Акция агендера Марии Штерн, известной под ником Серое Фиолетовое, провалилась: отрезать свои яйца художнику не позволили силовики самопровозглашенной ДНР. Однако даже и в таком, нереализованном виде — акция представляет некоторый интерес.
Серый цвет с фиолетовым сочетаются плохо, разве что — их особые оттенки. Не исключено, что именно поэтому Мария Штерн, "в миру" пока имеющая мужское имя, так себя и назвала (или "назвало", если следовать языковым предпочтениям этого деятеля). Серое Фиолетовое интересуют разломы, границы вещей, (не)сочетания сущностей, возможность преодоления бинарных оппозиций — не только "мужского" и "женского", но и многого иного, что составляет вечную войну вещей. Собственно, Мария Штерн и сравнивает войну (на Востоке Украины и войну вообще) с тем разладом, который происходит в телах трансгендеров. Острый металл и льющаяся кровь, атрибуты любой войны, должны были сопровождать акцию Штерн — орхиэктомию в полевых условиях с последующим кормлением половыми органами местных собак. От кровопускания и мировой славы (не исключено, что посмертной) Штерн уберегли спецслужбы "ополченцев", спрятавшие акциониста в подвале госбезопасности. Война идеологий победила войну гендеров, установив мир и даже своеобразное соглашение: в своих интервью Штерн подчеркивает, как некие чины ДНР признали, что все происходящее — "эхо войны на ваших телах", чем практически буквально повторили слоган задуманного мероприятия. Небезынтересно и то, что военный психиатр ДНР, человек образованный, понял смысл акции и без лишней волокиты, которая понадобилась бы Марии даже в либеральных странах, признал ее агендером.
За исчезновением Штерн на просторах ДНР следили многие блогеры. И я тоже следил, тем более, что шапочно и виртуально мы с ней (с ним) знакомы, тем более, что наши мировоззренческие позиции отличаются, наверное, также сильно, как и мои взгляды с тем деятелем "по ту сторону баррикад", который пообещал Штерн покровительство во время пребывания в ДНР — писателем и активистом Никитой Томилиным, с коим в "довоенное время" мы чуть было не пересеклись на хайдеггеровских лекциях и других, менее формальных мероприятиях. Оба персонажа мне по-своему симпатичны (Штерн — радикал и беспокойный интеллектуал, Томилин — один из немногих радетелей "русской весны", кто имеет адекватный вкус и презентабельную внешность), оба по-своему далеки (левацкий феминизм одной, против неосоветского империализма второго), с обоими я знаком волей случая и по касательной. Какова роль Томилина в обустройстве (и срыве?) перформанса Штерн, не ясно, но его присутствие сколь интригует, столь и проясняет историю: мы имеем дело с войной культурных людей, которая развивается как бы параллельно окопной войне солдат и едва ли особенно с ней пересекается. Мы имеем дело с тем, что называется "войной дискурсов".
Свою акцию Серое Фиолетовое ака Мария Штерн планировала обставить в "шумерских интерьерах" со ссылкой на эпос о Гильгамеше. На это, как явствует из объяснений Штерн, были свои сценарно-символические причины. Вообще, обращение постмодернистских художников и перформансеров к архаическим сюжетам и ритуалам, конечно, не случайно. Главный "разлом" в человеческой культуре наметился именно тогда, в "мифологические времена". Тогда же в разных культурах оформились различные сюжеты с оскоплением или самооскоплением богов и жрецов. Особенно такие формы духовно-телесной активности были распространены в Передней Азии, отличавшейся от аполлонического имперского Рима ярко выраженной тягой к магико-экстатическому культу Великой Матери. Первыми оскоплять себя начали жрецы архаического женского божества — из любви и преданности этой силе, силе, старающейся объединить в своем чреве все противоположные и воюющие вещи. По некоторым данным, император Гелиогабал, сириец по происхождению, выдающийся почитатель больших мужских достоинств, однажды расстался со своими собственными гениталиями, преподнеся их в дар финикийско-пунической богине Саламбо, чей культ напоминает культы Кибелы и Тиннит. В жертву той же богини ночи, в которой тьма примиряет любые разломы и объединяет любые границы, в жертву этой подательнице животворной росы он также велел приносить детей — священных существ, в которых мужское и женское еще не разлучились друг с другом. Полные необузданности, секса и опьянения культы Великой Матери ужасали аполлонических патриархальных жрецов и окончательно ушли в подполье с торжеством "мизогинного" христианства, выродившись в ведьмовские шабаши. В XIX веке о них вспомнили писатели-символисты, а в XX — викканки-феминистки и … левые философы: Жиль Делёз и Феликс Гваттари потребовали провести мировую кастрацию, усекновение коллективного "фаллогенерала", виновного, с их точки зрения, в культуре насилия и прочем "фашизме".
Аполлоническое (или, условно говоря, "патриархальное") сознание легитимизирует дискурс войны идеей светового диайрезиса, разделения людей, вещей и сущностей по различным признакам и иерархиям. "Матриархальное" сознание грезит достижением нового гибкого тела, в котором грани между бинарными оппозициями стираются, будь это алхимический Ребис или прооперированный трансгендер. Занятно, что обе эти позиции совпадают в своей воинственности; их сторонники ведут войну — с помощью марсовых железа и крови — войну ради нового "мира", как бы сходясь в гераклитовом "война — отец всех вещей" (ну, или "мать всех вещей"). Сорванная акция Марии Штерн показала: серое с фиолетовым сочетается не очень, а вот серо-фиолетовое с красно-коричневым — неожиданно неплохо. Человечество мертвой хваткой приросло к своим скальпелям и штыкам. Что ж, миру — мир.
