После двухнедельного ареста в застенках Министерства госбезопасности самопровозглашенной "Донецкой народной республики" 14 февраля на свободу вышли гражданская активистка, философ, математик и акционист Серое Фиолетовое (Мария Штерн) и ее спутница Виктория Мирошниченко. После серии допросов их выдворили за пределы контролируемой боевиками территории. Серое Фиолетовое — агендер, совершающий физический переход между полами и идентифицирующий себя в среднем роде*. В зону конфликта активисты ехали, чтобы провести перформанс в поддержку ЛГБТ — реализовать "Квир-феминистскую акционистскую постановку эпоса о Гильгамеше". Театрализованные сцены под завораживающую музыку, чередующиеся с чтением авангардных стихов планировалось заснять и позже превратить в художественный фильм. Акция должна была коснуться сразу нескольких тем: специфики пространства границы и войны "как территории разрыва нормализованных иерархий власти", трансгендерности и трансгендерного тела как поля границы или боя, соотношения различных идентичностей в человеке и русской мужской идентичности — доминирующей на значительной части постсоветского пространства. Но все пошло не по сценарию — активистов задержали на границе и посадили "на подвал".
Стоит ли художнику рисковать и как в "ДНР" ведут допросы, с Серым Фиолетовым обсудил корреспондент Каспаров.Ru. Текст разговора перемежается цитатами из релиза автора перформанса.
— Кто находился с вами в подвалах МГБ "ДНР"?
— Люди, которые были задержаны по подозрению в разного рода околополитических преступлениях против режима, тоже ополченцы. В соседней камере находился бывший заместитель "Гиви" (Михаила Толстых — погибшего полевого командира "ДНР" — прим. Каспаров.Ru). Его поместили туда после того, как "Гиви" убили.
— Много ли людей вас охраняло?
— Пара-тройка вооруженных людей посменно. Но это только нашу камеру. В подвале были разные крылья. Вика, например, сидела в другом месте.
— Обсуждали ли вы какие-то политические вопросы с сокамерниками?
— Да, периодически. И с заключенными, и с теми людьми, которые меня возили, допрашивали. Они такие темы любили. Иногда пытались вести пропаганду, но она получалась слишком прямолинейной. Например, говорили про "целенаправленный геноцид населения Донецка". Делали упор на словосочетание "гражданская война", подчеркивая, что это именно она, а не что-то другое.
Самая смешная ситуация, которая была — военный психиатр хотел, чтобы я провело какой-то перформанс на алтаре Ареса на границе Донецкой и Запорожской областей. Потому что это якобы магическим образом помогло остановить войну.
"Зона границы. Территория войны. Место распада иерархий и систем власти, сетей горизонтальных связей и вертикалей управляющих воздействий. Пространство неограниченной борьбы суверенных воль, проступающих на неофронтире — изломе кости имперского тела".
— Значит, о прекращении войны тоже говорили. Готовы ли люди, с которыми вы столкнулись, на какие-то шаги для примирения с нынешними противниками?
— Однозначных ответов на эти вопросы нет, люди там разные. Но реинтеграции в состав Украины те, кого я видело, не хотят.
Кроме того, я общалось с людьми, для которых это работа. Они получают неплохие деньги для нищего региона. Когда кто-то садится в тюрьму, может быть, у него меняется отношение. При этом, по-моему, всем очевидно, что линия фронта стабилизирована и никаких серьезных изменений не будет.
— То, что вы акционистка, политическая активистка наверняка заставляло многих видеть в вас идеологического врага, предполагать проукраинский подтекст в вашей акции?
— Они проверяли, не работаю ли я в СБУ. Со мной вели разнообразные беседы и, я думаю, меня действительно считали человеком с глубоко проукраинской позицией. Но я это никак не комментировало. Я не видело в этом смысла. Помимо прочего, еще и по той причине, что, когда я иду на какую-то территорию, мне не хочется делать это в форме противостояния. Мне не интересно с людьми воевать, мне интересен диалог. А он имеет смысл в том случае, если ты в каком-то варианте признаешь право этих людей, их мира на существование. Да и украинский патриотизм мне не очень интересен, если честно.
"Изломе, впечатывающем себя в эмоции, сознания и тела оказавшихся там, где одно лишь присутствие становится предельной формой действия. Изломе, выталкивающем к центрам власти — политической, культурной, гендерной — изломе пустеющем — изломе вненаходящемся — видимом зоной глубокой тени, испускающей лишь неясные эманации страха, боли, тревоги"
— Вы писали в Facebook, что сидели в камере как открытая трансгендерная женщина (женщина, чья гендерная идентичность не соответствует приписанному при рождении мужскому полу — прим. Каспаров.Ru). Вас расспрашивали на эту тему?
— У меня достаточно заметная грудь. Они видели, что перед ними человек квирного вида и поведения (квир — термин, используемый для обозначения любой не соответствующей традиционной модели поведения и идентичности, находящихся за рамками стереотипных представлений о сексе, поле и гендере — прим. Каспаров.Ru), так что им все было понятно. Когда меня посадили в камеру, я сообщило сокамернику, что я математик, со мной ехала подруга пианистка, обвиняют нас в том, что мы ехали кино снимать. Первым его предположением было, что мы из Pussy Riot.
— Но жесткой конфронтации с сокамерниками из-за вашей гендерной идентичности не было?
— Нет. Ирония могла быть, но жесткого неприятия не было.
"Трещины гендера — территория сражения на поле морфологической и когнитивной власти — подобно трещинам географическим и политическим — борьбы не только идеологической, но и силовой. Они — места, где суицидами, физическим и сексуальным насилием, медицинским и социальным исключением взимается плата за выход из невозможности нормализованного существования. За тот же выход, за которым бегут в зоны политических разломов социально и идеологически исключенные со всех возможных сторон, выводя себя из привычного порядка повседневной жизни, экономического участия и биологического воспроизводства".
— Вы изначально предполагали, что акция закончится задержанием?
— Не обязательно. Это должен был быть проект, состоящий из большого числа очень аутичных анонимных перформансов, не предполагающих взаимодействия с посторонними людьми. (Cценарий акции включал сцены въезда в город, пыток в подвале, танца в стиле Буто, бытовые эпизоды из жизни причудливо переплетающихся идентичностей героя и героини, самостоятельно проведенную операцию по удалению яичек, их скармливание бездомным собакам и финал — строительство сооружения по типу "Архитектона" Малевича из детских кубиков на одном из терриконов — прим. Каспаров.Ru.) Задержание никак не программировалось, но его возможность учитывалась.
— Какие вопросы вам задавали после задержания, кроме вопросов про причастность к СБУ?
— Про группу "Война". Якобы ее в "ДНР" объявили запрещенной террористической организацией. Были попытки психологического и физического давления в первый день. Били, приставляли пистолет к коленям. Тогда задавали и вопросы вроде "Сколько раз *** сосал?". Не отвечаешь или задумываешься — подзатыльник.
— Подробно ли вы рассказывали о своей акции на допросах?
— Сначала они требовали сообщить о политической составляющей, все остальное в первый день их не интересовало. Их занимал политический месседж: собираюсь ли я "дискредитировать Новороссию", устроить "провокацию против "Донецкой народной республики", все в таком духе. Потом я рассказало почти все, потому что сценарий акции доказывал — их предположения о том, что я чей-то агент, — идиотизм.
— Пришлось ли о чем-то умолчать?
— Был один такой момент — наличие автомата в финальной сцене. (После постройки подобия "Архитектона" из детских кубиков" героиня по сценарию кладет руки в снег и достает оттуда оружие (автомат), надевает его и уходит в белое безмолвие" — прим. По сценарию, предоставленному Серым Фиолетовым Каспаров.Ru.)
— В центре вашего перформанса должна была быть орхиэктомия, самостоятельное удаление яичек. Многие трансгендеры не имеют доступа к необходимым медицинским операциям, не могут изменить свое тело. По-прежнему нередки случаи, когда, отчаявшись, люди решают самостоятельно избавить себя от чуждых органов. Этот образ связан с поддержкой прав таких людей на легальные операции?
— Это один из смыслов. По статистике количество таких случаев действительно очень велико. Но здесь возможно много вариантов интерпретации. Какие-то более явные, какие-то уходят в тень. В сценарии изначально использовались три идентичности. Человек, реализующий проект, — с одной стороны, транс-идентичность, совершающая переход (физическую трансформацию от одного биологического пола к другому — прим. Каспаров.Ru), — с другой, и с третьей — русский мужчина, представитель доминантной группы, может быть, ответственный за эту войну. В перформансе постоянно используется расщепление идентичности. В конце сценария три имени.
Интерпретации зависят от того, какой удается выстроить контекст к той или иной сцене. Одна из главных тем — трансформация, она может быть разной.
После орхиэктомии по сценарию героиня кормит яичками с рук бездомных собак. Человек кормит своим телом агрессивных отверженных.
В сценарии есть образ плотской битвы с Хумбабой, насилия и пыток (в шумеро-аккадской мифологии чудовищный гигант, страж кедровых лесов. Его победили и убили герои Гильгамеш и Энкиду, находящиеся в центре перформанса Серого Фиолетового — прим. Каспаров.Ru). Он связан с хаотическим началом.
Кроме прочего, все это — иллюстрация того, что происходит с трансгендерными телами. Можно интерпретировать перформанс как поддержку тех, кто не имеет доступа к медицинским операциям. Но при желании можно его интерпретировать и наоборот, как пропаганду отказа от взаимодействия с большими системами. Это зависит от того, с какой позиции ты интерпретируешь, на какой вопрос отвечаешь.
"Трещины — место тени и страха. Место, где в неожиданных разрывах и складках залитой светом плоскости глобального мира прячется Другой — вытесненный, бежавший, быть может агрессивный — но слабейший по сравнению со всеми окружающими его системами регулярного управления. Место, где становится возможной преодолевающая страх, агрессию и насилие радикальная нежность".
— Получается, тело трансгендера похоже на территорию, раздираемую войной. Если так, это скорее трагедия или история о становлении?
— Это неоднозначно. Можно сказать и так, и так. А можно сказать, что это история о мрачной красоте. Это будет наиболее точно.
— Почему вы выбрали именно эпос о Гильгамеше как канву для своего перформанса?
— В какой-то момент мне показалось, что сюжет очень хорошо выстраивается в эту историю. Через противостояние дикого пространства и окультуренного, через большое количество второстепенных женских персонажей. Сам по себе образ Гильгамеша очень патриархальный, это постоянно подчеркивается в тексте. А в сценарии происходит противоположный разворот.
Кроме того, есть очевидная визуальная параллель между терриконами (искусственная насыпь из пустых пород, извлечённых при подземной разработке месторождений угля и других полезных ископаемых — прим. Каспаров.Ru) и зиккуратами.
— В вашем сценарии в эпизоде пребывания главной героини в подвале прописаны сцены пыток — вас должны были истязать несколько участников, представлявших образы военных. Они должны были воспроизводить, в том числе, примеры из отчетов ОБСЕ. Пытки планировалось инсценировать или вы должны были их испытать на себе?
— Я должно было испытать их в объеме, который прописан в сценарии. Засняты должны были быть реакции тела. Крупные планы: проходящие по телу судороги, удар с руки и так далее. Так, чтобы эти образы в каком-то смысле превращалось в абстрактную композицию.
— Не было ли страха перед таким количеством физической боли?
— Нет. Если я испытывало страх, то только в связи с какими-то чисто формальными медицинскими вещами. Естественно, при съемке определенных сцен должны были присутствовать врачи. Насколько я знаю, это было организовано. (Врачи должны были не допустить летальной потери крови при орхиэктомии и, если понадобится, доставить Серое Фиолетовое в больницу — прим. по сценарию).
— Люди, которые вели допросы, ваши сокамерники как-то комментировали смысл акции, когда вы о ней рассказывали?
— Комментировали по-разному. На каких-то уровнях его понимали, на каких-то — нет. В последний день нам заявили, что все, что происходило с нами, было "эхом войны на наших телах". То есть практически напрямую процитировали слоган перформанса. Военный психиатр также сделал вид, что понимает акцию.
Это был достаточно интеллектуальный человек. Это не значит, конечно, что он акцию одобрял. Он должен был вести определенную работу — выяснять детали, получать конкретную информацию. Это он и делал.
— Для чего вас возили к военному психиатру?
— Там меня проверяли на полиграфе, чтобы выяснить, говорю ли я правду, что я трансгендерный человек и не являюсь ничьим агентом. Причем для подтверждения трансгендерности психиатр от меня не требовал рассказывать, что в детстве я любило играть в куклы, как это делают во многих странах. Вопросы не были напрямую связаны с гендерным перформансом, они касались скорее внутренней идентичности.
— Почему их так интересовало, что вы трансгендерный человек?
— Перформанс был связан с трансгендерностью и, когда меня допрашивали, я сказало, что акция планируется на тему совмещения гендерной и политической границы войны.
— Они быстро поверили вашему объяснению смысла акции?
— Нет. На первом допросе мне пришлось подписать довольно бредовый протокол опроса, а следующие допросы проходили уже в более спокойной обстановке. Они стали действовать на уровне оперативной работы, разного рода разводок. Сотрудники спецслужб активно пытались убедить меня, что Никита Томилин (Бывший участник молодежного прокремлевского движения "Наши", который обещал активистам помочь с передвижением по территории "ДНР" — прим. Каспаров.Ru) нас сдал. А, скажем, Томилина обрабатывали против Виктории. Нас старались разделить и перессорить. При этом мы были полностью изолированы друг от друга.
— Ходили слухи, что на территориях, контролируемых "ДНР" и "ЛНР" казнят за гомосексуальность. Как минимум представители ЛГБТ могут столкнуться с очень жестким насилием. Соответственно, отношение к трансгендером едва ли может быть лучше. Но вы говорили, что в вашем случае определенную грань не переходили?
— Да, было психологическое давление, шутки. Но шутки на уровне средних российских патриархальных мужчин. Для меня в этом не было ничего страшного или удивительного. Когда агрессия становилась сильнее, было ясно, что за этим стоят все те же попытки психологического давления. Естественно, они использовали дискурс о пропаганде гомосексуализма, подчеркивали, что это плохо.
Но мы все-таки находились в привилегированном положении как "политические", московские интеллектуалы. Подвалы МГБ — очень ранговая структура.
В самом плохом положении находятся украинские пленные. Насколько мне известно, в "ДНР" есть откровенно пыточные места. У нас же была своего рода "элитная тюрьма". Как "Лефортово" в Москве.
— Как вы узнали, что вас отпускают, вас предупредили, сказали собирать вещи?
— Мы получили расписку, что наши вещи нам вернули. Конечно, они занялись мелким воровством — украли наушники, рюкзаки, наличку, которую до этого пересчитали. А потом нас вывезли на границу с Россией.
— Встречали ли вас спецслужбы с российской стороны?
— Нас опросил оперативник, потом довольно долго, минут тридцать, пробивал наши документы по базе. Потом вернул их.
— После двух недель в застенках МГБ "ДНР", как вы считаете, вы правильно выбрали эту территорию для проведения акции?
— Конечно. Только, видимо, следовало быть поаккуратнее.
"Трещины и изломы, разрывы и границы — есть последнее место мифа, место, где случайный бриколаж занесенных идей и оживающий после распада доминирующего порядка палимпсест культурных слоев собирают новые сущности из обломков прежних. Место прорыва примордиальности в рациональный мир умерших богов. Место Dreamtime".
— Ваши представления об этой территории как об особом пограничном пространстве не изменились?
— Они стали более глубокими. Это пространство меня интересует, может быть, даже больше, чем раньше. Я разговаривало с ополченцами, которые со мной сидели, участниками этого движения. По сути, эти люди были нормальными украинскими крестьянами, но в какой-то момент пошли каждый в свою сторону. Кто-то был на Майдане, а кто-то вот стал участвовать другой революции.
— Изменилось ли ваше представление о людях, которые воюют на стороне "ДНР"?
— Да, изменилось. Безусловно, это часто выходцы из какой-то низовой, простой среды. Но при этом они совершенно не обязательно мыслят в полном созвучии с российской пропагандой. Некоторые люди настроены критически.
Например, был человек, который прямо сказал, что он симпатизирует, условно говоря, Касьянову и Ходорковскому, но между украинским национализмом, бандитами и российским режимом, он выбирает последний.
— До этого вы представляли ситуацию как-то иначе?
— У меня не было полной информации. Поэтому для меня это был интересный контакт. Эти территории — достаточно разнообразное и достаточно сложное пространство.
Кроме того, это интересный биополитический опыт. Ты находишься в маленьком помещении, при этом тебя водят между камерами только с мешком на голове. Вы с подругой находитесь в соседних камерах, но не имеете друг с другом никакого контакта. Постоянное ограничения зрения, ограничение передвижения.
В туалет выпускали только два раза в день по графику, в определенных ситуациях нужно было принимать определенные позы и так далее.
Они пытаются управлять через манипуляции с телом. Когда ты ходишь с мешком на голове, пространство расплывается. Для меня пространство стало разорванным, травматичным, как это и планировалось в моем сновидческом перформансе.
— Возможно ли противостоять насилию в таких условиях, сохранять субъектность?
— В данном случае можно было абстрагироваться от телесности и продолжать разговаривать со всеми этими людьми на равных, что я и пыталось делать. У них могут быть какие-то требования, но ведь ясно, что они обретают смысл только в рамках поведения стаи. Вне него они выглядят полной чушью. Если ты это понимаешь, можно продолжать с этими людьми рациональную дискуссию. Неожиданное задержание, конечно, повлияло на происходящее. Вначале я растерялось и поддалось психологическому давлению, но потом диалог был на равных.
— Насколько я понимаю, вы планируете облечь опыт ареста в некую художественную форму?
— Проект разрабатывался на нескольких уровнях: есть поэтический текст, есть релиз, есть сценарий. К нему добавился некий уровень реализации. Сохранилось и какое-то количество артефактов. Например, радужное знамя, которое должно было быть вывешено в Донецке, костюмы и так далее. Можно это как-то использовать.
— Учитывая этот опыт, есть ли у вас желание увидеть пограничную территорию с другой стороны?
— Изначально проект предлагалось осуществлять в городе Авдеевка, с украинской стороны. Но потом легче оказалось выстроить взаимодействие с другими людьми.
А изучать территории мне, безусловно, интересно. Что происходит в этих республиках, что происходит с другой стороны. Один из художественных проектов, который мне интересен — исследование разных категорий пространства, не только таких. Возможно, я буду изучать их, в том числе, акционистскими методами.
— Это было пограничное пространство, какое пространство вы собираетесь исследовать дальше?
— Да, это была территория войны. Другие свои идеи я пока не раскрываю.
* В интервью в соответствии с предпочтениями Серого Фиолетового, если слово не имеет формы среднего рода, используется женский род.