Можно ли из более чем полувекового тотального отсутствия в СССР рынка и частной собственности делать вывод, что он был "традиционным обществом", не прошедшим первичную европейскую модернизацию эпохи становления капитализма? Именно так иногда обосновывают тезис о полном отсутствии в СССР даже зачатков гражданского общества и неизбежности "нового авторитаризма". Удивительным образом сторонники такой точки зрения смыкаются с фанатами "исконно-посконного особого пути". Ведь за сентиментальными сказками охранителей о "соборном народе-богоносце" на самом деле всегда стоял брезгливый страх перед собственной страной, представлявшейся им "ледяной пустыней, по которой ходит лихой человек". Этот страх передался и части либералов-западников.
Но СССР отнюдь не был ледяной пустыней или "традиционным обществом". "Большевистский проект" был "модернизационным проектом". Он претендовал на альтернативность "европейской модернизации" и в итоге оказался тупиковым. Но многие общие "первично-модернизационные" задачи он решал и решил. В силу своей авторитарности решил уродливо, однобоко, страшной ценой, но решил.
Да, по степени неограниченности и жестокости насилия над человеком большевистский режим отбросил общество далеко назад. Он возродил массовое использование рабского и крепостного труда, выстроил феодалоподобную иерархическую систему распределения статусов. И в то же время способствовал прогрессивному изменению структуры занятости, урбанизации и связанному с ней переходу к более современным формам быта, массовому образованию, развитию науки. В СССР на протяжении всей его истории существовал настоящий культ науки и образования.
Невероятным образом советскому режиму удавалось до самого конца сочетать людоедский, фактически фашистский культ государственного принуждения с декларированием приверженности классическому набору "прогрессивных гуманистических ценностей". Ценностей, восходящих к Ренессансу и Просвещению. А полностью подконтрольная партии официозная культура прививала советским подданным осуждение ксенофобии, шовинизма, агрессии, угнетения, прославляла борьбу за освобождение и справедливость.
Да, это рождало пресловутую шизофреническую расщепленность сознания советского общества, приучало людей думать одно, говорить другое, а делать третье. Но все же большинство участников перестроечного демократического движения почерпнуло свои представления о свободе, справедливости и гуманизме не столько из западных радиоголосов и самиздата, сколько из советских детских книжек и детских фильмов.
Предперестроечный СССР был страной с преобладающим городским образом жизни, со свойственным "обществу модерна" рациональным, а вовсе не традиционалистским типом сознания. Большинство его граждан было свободно от пут традиционных "малых групп" и самостоятельно определяло свою жизненную стратегию (во всяком случае — в рамках предоставляемого государством выбора). Это было общество с высоким уровнем горизонтальной и вертикальной социальной динамики и с достаточно однородной культурной средой. Тупой "гегемон" ("работяга" с советского завода), интересующийся только винным магазином, — это в значительной степени жупел снобистско-интеллигентского сознания. Между прочим, этот "гегемон" неплохо знал историю и классическую литературу, хотя бы в рамках школьной программы. И он действительно много читал. А в заводских курилках перед Перестройкой обсуждал достоинства парламентаризма и многопартийности.
Предперестроечный СССР был высокоразвитым индустриальным обществом, стоявшим в преддверии перехода к постиндустриальной стадии. На Западе этот переход уже вовсю шел. В СССР началу этого перехода препятствовала окостеневшая сталинская общественная система — и экономическая, и политическая. Но она поддерживалась только принуждением, только государственным насилием. Она везде поддерживалась только государственным насилием. История продемонстрировала многократно: стоит государственному насилию ослабнуть, и общество начинает неотвратимо сползать к рынку. Само собой. Советское общество было вполне готово к принятию и рыночной экономики, и политической демократии.
Перед страной в полный рост встала объективная историческая задача ликвидации советской (сталинской) общественной модели, превратившейся в непреодолимое препятствие для дальнейшего развития. Эта историческая задача и была решена в ходе так называемой "Перестройки", явившейся глубокой социальной революцией, которая привела к быстрой смене всего общественного строя.
Между прочим, это "народ из совка" совершил "бархатную революцию" 1991 года. Можно, конечно, говорить, что он оказался статистом в руках борющихся за власть номенклатурных группировок. Но это верно лишь отчасти. Облик революции придают ей те, кто ее делает, а не те, кто ими манипулируют. То, что вышла бархатная революция, а не бессмысленный и беспощадный бунт, — заслуга народа. Верхи-то как раз (как показали дальнейшие события) аллергии на кровь не имели.
Сейчас вообще модно сетовать на то, что "перестроечная революция" была чисто верхушечной. Власть и собственность делили фракции элиты, а низовые общественные движения были не более чем их подтанцовкой. Простые граждане не были самостоятельной силой, не были политически субъектны.
Гражданские движения действительно не стали решающей политической силой. Но это не значит, что они не были политически субъектны. Да, важные политические решения принимались без их участия в чисто номенклатурной среде. Но успех в борьбе элитных группировок обеспечивали именно массовые низовые движения. Элитам приходилось брать на вооружение их лозунги. Хотя бы на уровне риторики. А иногда и не только.
Перестроечное общественное движение, при весьма туманных представлениях об экономических реформах (исторического опыта перехода от тотально нерыночной экономики к рынку действительно не было), имело четко осознаваемую его участниками демократическую (именно демократическую, а не либеральную) идеологию и программу в политической сфере. Ее можно свести к следующим пунктам:
1. Свобода слова, собраний, объединений как естественное, неотъемлемое право гражданина. Не должно быть запретных тем и мнений. Власть не должна подавлять силой ненасильственные формы гражданского самовыражения личности. Пожалуй, впервые в истории России право "говорить, что думаешь" было широко востребовано.
2. Верховенство права как намордник на власти. Власть не должна поступать с нами как ей вздумается. Власть должна подчиняться правилам. Власть не должна мухлевать с правилами. Она должна честно соблюдать процедуру. Повальное увлечение процедурными вопросами придавало неповторимый колорит перестроечной общественной жизни.
3. Парламентаризм как народовластие. Через выборные представительные органы простые граждане реализуют свое право не только на участие в принятии решений, но и на каждодневный контроль над исполнительной властью. Постоянные попытки депутатов всех уровней вмешаться в любой мелкий вопрос текущего управления (иногда это принимало несколько комичные формы "ловли блох") — еще одна колоритнейшая черта революционно-перестроечной атмосферы.
4. И наконец — антиимпериализм. Мы не хотим силой удерживать под нашей властью никакие народы. Морально-психологическая атмосфера в стране была такова, что даже самые ярые имперцы-державники клялись в приверженности принципам ненасилия и уважения к праву. Я не забуду полковника Алксниса на трибуне Съезда народных депутатов. В зале бушевал скандал по поводу заявления Литвы о выходе из СССР. И вот этот вынесенный революционной волной на авансцену новый яркий лидер ультраконсервативной партии говорит: "Мы же здесь все цивилизованные люди. Никто не хочет пулеметами и танками удерживать кого-то в нашем государстве против его воли". Заявить публично противоположное казалось совершенно невозможным. Это было бы, как если бы в современной Германии кто-то заявил о любви к Гитлеру и его режиму. Такова была аура Перестройки. Потом она рассеялась, но она была.
Острием своим вся эта идеология и программа была направлена против номенклатурно-бюрократического класса как касты "господ". Нацелена на то, чтобы низвести их до положенного им места "слуг народа" или "наемных менеджеров". Весь пафос перестроечной идеологии заключен в слогане "С нами так больше нельзя!". И ведь действительно, в Перестройку "народ гордость свою из сундуков вынул". Перестройку вполне можно назвать "Революцией Достоинства". ГКЧП встретил массовое сопротивление хотя бы в двух столицах потому, что был воспринят общественным сознанием как унижение этого проснувшегося достоинства. "Они опять с нами так".
Жалкий провал ГКЧП укрепил веру еще очень неокрепшего гражданского общества в собственные силы. Оно как бы доказало, что "с нами все-таки так нельзя". При этом сил реально подчинить себе прекрасно организованную, опытную и ушлую номенклатурную элиту, в которую тогда уже вовсю вливалась "свежая кровь" стремительно наращивающих влияние ОПГ, у общества не было. За это предстояла борьба долгая и тяжелая. В условиях, когда "либеральные экономические реформы" заставляли большинство рядовых граждан думать не столько о контроле над властями, сколько о выживании. И все же некий задел, плацдарм, стартовую позицию в этой борьбе августовская победа обществу дала. Если что, можем повторить...
Между тем эта борьба не замедлила начаться. Освободившийся от имперского "союзного" нароста следующий эшелон номенклатуры совершенно не собирался давать кому-то еще подчинить себя его воле и контролю. Тем более какому-то "обществу", каким-то "гражданам". Рано или поздно номенклатура должна была попробовать общество на вшивость: действительно ли оно "может повторить".
Продолжение следует...
