В первые годы перестройки мы снимали летом дачу в Усть-Нарве, где было много питерских знакомых. В основном это был один и тот же народ, близкого мне круга, приезжавший в бывший Мерюкюль каждый год. В двух шагах (по дачным нормам) жил будущий глава "Мемориала", только что вернувшийся из лагеря. Чуть подальше мой приятель по литературному андеграунду.
Но иногда появлялись и новые люди. Так в нашем огромном доме появился представительный и благообразный старик, также бывший сиделец (10 лет по 58-ой), с которым на одном общем застолье мы заспорили о Горбачеве. Сиделец сказал, что мы должны быть благодарны Михал Сергеичу за обретенную свободу и вообще еще осознаем его уникальную и прогрессивную роль, я выразил скепсис.
Вообще-то пессимист, особенно в России, почти всегда прав. Что не делает ему чести. В утверждениях: "у человечества пока стопроцентная смертность" или "российский политик (если можно так назвать генерального секретаря) имеет убеждения, которые с него, как с гуся вода", – не много ума и прозорливости.
Формально никаких доводов у нас не было, все только начиналось. У меня, казалось бы, имелось не меньше оснований быть благодарным Горбачеву. В 1986 году в очереди на посадку у питерских чекистов оказался я. Не потому, что очень это заслужил, просто рыбу покрупнее уже выловили, а уху евшие любят кушать каждый день. Мои прегрешения – как мне казалось – были небольшие: публикации на Западе и довольно-таки неуступчивая позиция в "Клубе-81", который чекисты решили сделать кожзаменителем свободы печати по-питерски. (Да еще в соответствии с формулой: мы вам будем обещать, но если вы нашим обещаниям не поверите, пеняйте на себя, ответите по полной).
И если бы не начавшийся буквально во время моего допроса горбачевский съезд "оттепель номер 2", объявивший перестройку и гласность, отведал бы я баланды.
Но я, неблагодарный, не готов был хвалить Горбачева: ни за отмену лагеря в почти чапаевском варианте: а вот и наши подоспели. Ни за выпущенных из тех же лагерей диссидентов, хотя свобода лучше, чем несвобода. Ни за обещание неземной благодати и услады при социализме с человеческим лицом в общем Европейском доме.
Вообще оптимист в России чаще всего либо дурак, либо подлец. Хочу ли я таким образом сказать, что ожидал от Горбачева признания Крыма, Путина и антизападную риторику? Нет, конечно, я просто не ожидал от него ничего ни тогда, ни сейчас. Да и просто никогда, потому что долго жил при совке и знал: если человек говорит, что у него открылись глаза после того, как он услышал нечто неизвестное про советскую власть, значит, он подлец, которому было выгодно не знать, не видеть и не понимать.
Зачем подлецу прикидываться дураком (или быть им) – особая тема.
Однако мой оппонент не был ни тем, ни другим. Да и опыт жизни при совке у него был больше моего, хотя и другой, в другое время. Но он, если вы понимаете о чем я, был мудрый человек, которому верить в хорошее полагается по статусу. Иначе, зачем спорить с советской властью и сидеть в тюрьме? Если впереди ничего лучезарного и вообще нет шансов, то надо под прикрытием простыни ползти на кладбище. Или плыть в ластах и зеленой маске через Черное море.
Это не означает, что и хороший человек с безупречной репутацией не может раздражать. Все-таки есть стилистическая убедительность, а как можно верить генсеку КПСС, который обещает то, что и выговорить не в состоянии? Ведь почти все слова Горбачева изначально обладали той многозначительностью, которой можно было интерпретировать как "да" и "нет" по любой теме.
Однако если переосмыслить мой спор с заслуженным сидельцем, не унижая его и не шибко самобичуя себя, то предметом спора была новизна. Мой оппонент полагал, что Горбачев – новое явление, я полагал, что – старое. Более того, мой оппонент считал, что Горбачев мало того, что новый, так еще уникальный. Мне же казалось, что он-то как раз общее явление, и таких Горбачевых вокруг пруд пруди.
Я вовсе не хочу сказать, что время доказало мою правоту, оно ничего не доказало, кроме как неизбежную победу банальности по очкам. Она побеждает, если вы не даете будущему шанс и говорите, что видите все наперед. Но побеждает банальность и тогда, когда вы уверены, что за новым поворотом не Макаревич с шестиструнной гитарой, а море из девятьсот пятого года.
В итоге банальность нас победила, и дело, конечно, не в Горбачеве – он был символом того запроса на фальшивые перемены, которые мастерит русская культура из века век. И которые ждут каждый раз с нетерпением. Перемены, которые ничего не меняют. Окромя понтов. Он-то хотел именно фальшака, материя вырвалась из рук, но потом все равно вернулась в стойло.
Здравствуй, жопа – Новый год! А жопа в ответ: здравствуй, только я не Новый год, а Старый Новый.
