Многие явления, о которых я буду говорить, начались вовсе не с января 2014 года, когда российское государство и общество попало в "тень" событий в соседней Украине, они имеют своим истоком реакцию властей на протестную волну 2011-12 годов.
Репрессивные меры, которые осуществляют власти Российской Федерации, давно сложились в систему и стали неотъемлемой частью путинизма как особой формы режима. Однако до недавних пор эти меры не выделялись из ряда заурядных, давно известных приемов авторитарных полицейских режимов.
Теперь же отмечена тенденция использования методов, характерных для режимов тоталитарного типа, а корпус спешно принятых законодательных и нормативных актов оформил единую систему репрессивной политики, позволяющую жёстко контролировать любую публичную активность.
Применение этих методов ознаменует полный разрыв с предыдущей политикой властей, которые пытались ревизовать дух конституции, но не идти формально на прямой разрыв со многими её разделами.
Разумеется, все принимаемые меры основываются на том, что практически не найдётся желающих оспаривать принимаемые акты в российском Конституционном суде, поскольку сделать это могут только те жертвы преследований, что готовы пройти суды и получить подходящие решения. Но если некоторые жалобы и дойдут до Конституционного суда, то его многолетний председатель Валерий Зорькин уже высказался публично в поддержку "мер военной суровости" в области ограничения в стране гражданских свобод и прав человека. В ответ на это "Конгресс интеллигенции" потребовал его отставки, но, разумеется, это было символическим жестом. Поэтому в Российской Федерации на сегодняшний день отсутствуют правовые механизмы противодействия антиконституционному нормотворчеству.
Необходимо добавить, что и практика судов обычной юрисдикции исключает возможность эффективного обжалования конкретных решений властей. Исходя из опыта правозащитных организаций и судя по получаемым Движением "За права человека" и Фондом "В защиту прав заключённых" сообщениям из местных правозащитных организаций, при рассмотрении жалоб на действия властей, суды первой и второй инстанции лишь излагают в своих решениях позицию ведомства, и указывают на несостоятельность требований заявителя.
Требуемого согласно гражданско-процессуальному закону и постановлений Конституционного и Верховного судов России ответа на доводы заявителя по существу не даётся, что лишает возможности оспаривать решения судов в порядке кассации. Особая опасность этой ситуации заключается в том, что решения судов, утверждающих правоту действий ведомств, создаёт общую практику правоприменения, которая легитимирует антиправовую практику. Наиболее характерно это проявилось при оформлении критериев "политической деятельности", что являлось ключевым при судебных спорах о статусе "иностранных агентов".
Свидетельством полной контролируемости судов и их использования как механизма репрессирования НКО являются десятки судов по обвинению организаций в отказе самостоятельно заявить о себе как об "иностранном агенте".
Дело в том, что Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях, в отличие от Уголовного Кодекса, требует обязательного наличия у провинившегося прямого умысла на нарушение закона. Отсутствие чётких критериев "политической деятельности", факт чего был признан и Конституционным судом, и Владимиром Путиным, официально предложившим своему Совету по правам человека предложить свои уточняющие критерии, и в докладе федерального омбудсмена Эллы Памфиловой о ситуации с правами человека за 2014 год.
Таким образом, организации не могли себе точно представить, являлась ли их деятельность "политической". Однако это не помешало оштрафовать все организации, получавшие любую, даже косвенную поддержку из-за рубежа, на 300 тысяч рублей. При этом признаком получения иностранной помощи судами признавались: перечисление средств гражданином России со своего личного зарубежного банковского счёта в учреждённый им фонд (случай Дмитрия Зимина и его Фонда "Династия"); выплата руководителю НКО гонорара за выступление с лекцией за рубежом и даже оплата поездки по приглашению принимающей стороны. Таким образом, штраф накладывается в качестве репрессии "за недоносительство" НКО на себя. Судебное обжалование в вышестоящих инстанциях внутри России таких штрафов бесперспективно по указанной причине — суд уклоняется от анализа по существу доводов представителей НКО.
Когда правящий режим принимает откровенно деспотические, тоталитарные черты, он прежде всего стремится разрушить или маргинализировать существующие независимые общественные институции, а также воспрепятствовать самоорганизации общества, возможностям любых попыток публичного выражения даже не оппозиционной, но оппонирующей позиции.
Как известно, в 2013-15 годах свыше сотни НКО были признаны в России "выполняющими функции иностранного агента". Дополнительным наказанием для них было наложение стандартного штрафа в 300 тыс. рублей (в тот период около 5 тыс. долларов США) за то, что они сами не заявили о себе как иностранные агенты. Поскольку вопреки ясно выраженной позиции Конституционного суда, уверявшего, что данное обозначение не является формой клеймления и не должно быть основанием к дискриминации, уже принятыми или подготовленными нормативными актами, "НКО-иноагентам" закрыта возможность для участия в подготовке наблюдателей за выборами и направление наблюдателей в избирательные комиссии, запрещено направлять представителей в общественные наблюдательные комиссии (ОНК) по наблюдению за соблюдением прав человека в местах лишения свободы, и учитывая, что должностные лица, к которым правозащитники и природозащитники вынуждены постоянно обращаться — как в защиту общественных интересов, так и по делам конкретных жертв нарушения закона, то очевидно, что НКО, не считавшие себя политизированными, не стремились обращаться к властям с просьбой занести их в реестр иностранных агентов.
Кроме того, статус иноагента требовал от НКО заказа дорогостоящего аудита для проверки своего финансового отчёта в Министерство юстиции. Дело дошло до того, что в число иностранных агентов был внесён "Клуб бухгалтеров и аудиторов некоммерческих организаций".
О преследованиях и дискриминации НКО в связи с ситуацией с регистрацией в качестве "иноагента" сказано очень много, в том числе о том, что уважаемые, совершенно неполитизированные организации были вынуждены закрываться.
После трех лет судов между НКО и органами юстиции правительство России с подачи Министерства юстиции внесло в закон об НКО критерии определения политической деятельности НКО, которые полностью совпадают с критериями стандартной публичной деятельности неправительственной организации. И формально это только подытожило те критерии, которые были признаны в качестве признаков политики в ходе десятков судебных процессов. Юридическая западня для НКО заключается в том, что Конституционный суд России, рассмотрев две жалобы правозащитников на неопределённость жизненно важного для них понятия "политическая деятельность", обвинение в которой они хотели избежать, указал в своих определениях, что дать однозначное определения этого понятия невозможно и что уточнение критериев будет происходить только на основании практики судов. И, как известно, такая "практика" не заставила себя ждать!
Для того, чтобы показать, что преследования носят в России уже тоталитарный характер, надо посмотреть, чем принципиально отличается авторитарное и тоталитарное государство.
Авторитарные системы очень чётко стараются сепарировать неполитизированную жизнь гражданского общества от сферы политики, где оппозиционность и даже любая несанкционированная активность преследуются. Авторитарные режимы, особенно, популистского толка, только приветствуют жанр апелляции к вышестоящим инстанциям как единственный допустимый инструмент защиты своих интересов. Более того, рассмотрение таких жалоб является каналом получения альтернативной обычным бюрократическим каналам информации о реальной ситуации в обществе. И если диктатуры не носят откровенно фашизоидного характера, то ими проводится целенаправленная политика вытеснения общественной активности из политики, понимаемой, естественно, как борьба с властью, в различные просветительские и академические проекты.
Тоталитарный подход принципиально иной — вся социальная и публичная сфера объявляется государственной или политической. Само требование автономности для гражданского общества уже рассматривается как опасная оппозиционность.
Поэтому инициатива Министерства юстиции России отнести к сфере политики любую разновидность публичной деятельности НКО, любое не только обращение к власти, но даже публичное обсуждение действий властей, включая представителей самого низшего звена — означает переход России к тоталитарному пониманию взаимоотношений между государством и обществом.
Другой стороной этого законопроекта стало то, что под определение инициаторов (акторов) политики попали все ведомства и все должностные лица. Это также явный признак тоталитарного подхода, при котором власть считается единым целостным субъектом политики, а не просто её проводником и любое несанкционированное давление на любого носителя власти трактуется как покушение на всё государство.
Здесь важны три обстоятельства.
Первое. До сего времени российским законодательством и нормативными правовыми актами функция выработки политики были отнесены только к компетенции исполнительной и представительной власти. В компетенции всех остальных ведомственных структур и должностных лиц была лишь реализация политики и надзор за её реализацией. Таким образом, произошло буквально революционное расширение сферы тех, кто с точки зрения закона рассматривается в качестве именно инициаторов политики. Такой подход характерен только для абсолютистских монархий и тоталитарных режимов.
Второе. Необходимо отметить, что хотя формально определение политической деятельности отнесено только к деятельности НКО, но поскольку в иных разделах законодательства определений понятия политическая деятельность отсутствует, то при правоприменении ссылаться придется только на эту формулировку. Появление же любой иной будет означать возникновение коллизии норм и дискриминацию именно НКО.
Третье. Если ранее формулировка "политическая деятельность" отсекала НКО от зарубежных фондов и от несанкционированной властью благотворительности частных лиц, и обрекала на поиск финансирования по президентским программам, то теперь создаётся условие лишения любых активных правозащитных и природозащитных организаций государственной поддержки под предлогом их политизированности. Результатом этого может стать быстрое уничтожение независимых от власти НКО.
Вот простой пример. Университет, зарегистрированный как НКО, работающий по договорам с иностранными организациями или учёными, стараясь избежать клейма "иностранный агент", должен будет отказаться не только от проведения круглых столов или семинаров, на которых обсуждаются актуальные проблемы жизни общества, но даже просто от предоставления для этого помещения. Но если ректор (руководящее должностное лицо) просто подписывает обращение, например, против сокращения финансирования науки и образования или против реформирования Академии наук, то это уже будет трактоваться как политическая деятельность всего Университета, с неизбежным следствием в виде объявления иностранным агентом и унизительным штрафом за уклонение от регистрации!
Конечно, это не запрет организаций и длительный лагерный срок за инакомыслие, как при советском режиме, но достаточно болезненные меры для того, что бы парализовать общественную жизнь, внушать людям постоянный страх. С учётом очень слабой ресурсной базы у многих НКО, в первую очередь находящихся вне столиц, такая тоталитарная практика грозит практически полным уничтожением независимого гражданского общества.
Завершив тему травли неправительственных организаций, необходимо коснуться ещё двух сюжетов, которые, разумеется, не столь резонансы, как многолетняя эпопея борьбы Кремля с правозащитными НКО, но не менее показательны.
Это преследования уличных музыкантов и художников в центре Москвы и бессудный снос почти ста торгово-сервисных объектов в Москве ночь на 9 февраля 2016 года, уже получившее горько-ироничное наименование "Ночь длинных ковшей" (по ассоциации с названием гитлеровской резни оппозиции в 1934 году — "Ночь длинных ножей").
На волне реакции на протесты 2011-12 годов российские власти резко ужесточили закон о митингах. Среди прочего, к митингам приравняли флешмобы, а сейчас в качестве превентивной меры в борьбе с протестами водителей грузовиков ускоренными темпами принимают законодательные поправки, которые приравнивают к требующим согласование демонстрациям установку палаток пикетчиками и проезды машин с плакатами или любыми общими символами.
Отдельной совершенно тоталитарной нормой стало введение уголовного преследования за троекратное привлечение к ответственности за нарушение правил проведения и организации демонстраций и пикетов. Механика преследований очень проста — достаточно, чтобы к пикетчику очень ненадолго пристроился провокатор из специально созданных властями антиоппозиционных движений, и предлог для привлечения к ответственности готов. Тоталитарный характер этой законодательной новеллы заключается в том, что она вводит уголовную ответственность за гражданский активизм, за убеждение. Человек имеет право, учитывая эксклюзивность ситуации, например, резонансное убийство, солидарность с жертвами теракта, угроза войны, выйти на пикет или демонстрацию, не успев пройти процедуру положенного согласования, которая часто делает акцию бессмысленной.
Например, так было с разрешением Путина отправить российские войска на территорию Украины 1 марта 2014 года, когда к Красной площади и зданию Министерства обороны спонтанно вышли тысячи протестующих пикетчиков, или после бойни в редакции "Шарли Эбдо" в январе 2015 года. Вышедший на такой импровизированный пикет готов заплатить штраф, если власти сочтут, что его действия нарушают общественный порядок. Эта готовность пострадать за выражение своего мнения — его позиция, его убеждения. Уголовное наказание за несколько таких действий подряд означает преследование именно за активистские убеждения, за гражданскую доблесть, если угодно. Поэтому этот закон также является проявлением тоталитарной системности в подавлении несанкционированной общественной позиции.
Мною уже отмечалось, что запрет на флешмобы носит исключительно политический характер. Издевательский и репрессивный характер его применения проявился в том, что человек подвергается наказанию за то, что привлёк к себе общественное внимание. Сперва эта репрессивная норма была отточена на одиночных пикетчиках. Формально проведение одиночного пикета не требует согласования с властями. Но в тех случаях, когда текст плаката и повод для пикета вызывает у властей явное раздражение, а готового провокатора под рукой нет, то изобретается следующий предлог для преследования: оказывается, проводя пикет, человек собрал вокруг себя толпу, что уже является организацией несогласованного сборища. Так подавляется любая спонтанная гражданская активность.
Но дальше началось распространение репрессивной практики и вне рамок общественно-политической активности, что является очевидным признаком тоталитарных практик. Так, с 2014 года за организацию несогласованных скоплений людей стали привлекать к административной ответственности уличных музыкантов и художников, а также людей, которые в окрестностях Кремля фотографируют на пони или с голубями! Жителей России старательно приучают к тому, что любая попытка собрать вокруг себя людей наказывается.
И последний сюжет. Настоящим шоком стал снос в Москве множества сервисно-торговых павильонов, которые называют "ларьками", хотя это стоящие много лет стационарные сооружения до двух этажей. Поскольку сооружение требует согласования с архитекторами, необходимо провести подключение к сетям, к водопроводу и канализации, то без массы разрешительной документации это немыслимо. Тем более в таких "золотых местах", как окрестности станций метрополитена. Трения вокруг павильонов возникали регулярно, и многие владельцы обзавелись судебными решениями о законности своих объектов. И это были не решения обычных районных судов Москвы с их чрезвычайно дурной репутацией, а арбитражных судов, репутация которых была лучше. Если власти Москвы считали, что эти решения незаконны, то, имея очевидную поддержку Кремля, они могли инициировать оспаривание судебной легитимации сооружений через всемогущую прокуратуру. Однако таким сложным и длительным путём власти идти не захотели. Для создания тени законности были срочно сделаны добавления в закон о праве принятия решения о сносе самостроя во внесудебном порядке. Но речь шла не о придорожных киосках и трущобах в курортных центрах, под ликвидацию которых и принимались поправки в закон, речь шла о вполне легальных и вполне респектабельных строениях. Однако они были варварски уничтожены. Вся аргументация властей и защитников действий властей свелась к тому, что это было неэстетично. Глава администрации Путина Сергей Иванов почему-то назвал снесённые павильоны "гадюшниками". Через неделю после погрома мэр Москвы Сергей Собянин, который вначале назвал судебные решения о законности снесённых по его воле сооружений "жалкими бумажками", уточнил — якобы "эти сооружения представляли угрозу жизни людей".
Вся шокирующая бесцеремонность произошедшего и её поддержка на уровне вплоть до президентского — это типичное функционирование тоталитарных режимов, для которых апелляция подданных к закону — просто недоразумение, а шельмование тех, кто осмеливается защищать свои права — стандартная процедура.
Таким образом, российское общество оказалось под прицелом тоталитарной репрессивной политики, уничтожающей любую самостоятельность.
