Как стало известно 4 апреля, депутаты предлагают ужесточить наказание за организацию массовых беспорядков, увеличив срок по этой статье до 15 лет, а также ввести аналогичные санкции за "обучение организации и участию в массовых беспорядках". "Прохождение лицом обучения, заведомо проводимого в целях организации массовых беспорядков либо участия в них" предлагается карать лишением свободы на срок от пяти до десяти лет со штрафом в размере до 500 тысяч руб.
Такие поправки в антитеррористическое законодательство за авторством Ирины Яровой, Виктора Озерова и ряда других депутатов были рекомендованы к принятию во втором чтении комитетом Госдумы по безопасности. Депутаты могут рассмотреть их уже 15 апреля.
По действующему законодательству организация массовых беспорядков влечет наказание от четырех до десяти лет лишения свободы. Квалификационными признаками "массовых беспорядков" являются "насилие, погромы, поджоги, уничтожение имущества, применение огнестрельного оружия, взрывчатых веществ или взрывных устройств, а также оказание вооруженного сопротивления представителю власти".
В предложенной комитетом Яровой трактовке список квалифицирующих признаков существенно расширяется обтекаемой формулировкой "использование отравляющих либо иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих".
Кроме того, депутаты собираются изменить подсудность дел не только о терроризме, но и об организации массовых беспорядков:
вместо судов общей юрисдикции их будут рассматривать в одном из двух окружных военных судов (Московском или Северо-Кавказском).
Адвокат Дмитрий Аграновский, представляющий интересы двух "узников болотной" и фигуранта дела "Анатомии протеста" Леонида Развозжаева, уверен, что авторы поправок преследуют исключительно личные цели.
"Сейчас есть такой тренд, для того чтобы заработать какой-то политический капитал или выслужиться перед начальством, нужно предложить какое-то ужесточение, неважно чего — штраф на дорогах увеличить или санкции по 212 статье (статья "Массовые беспорядки" — прим. Каспаров.Ru)", — замечает юрист. Он уверен, что сейчас "вообще ничего нельзя ужесточать", потому что для российского правосудия и следственных органов характерно "расширительное толкование статей".
Он называет действующую на данный момент статью уже "очень жестокой". "Для сравнения, в советское время, которое они так любят ругать, санкция за участие в массовых беспорядках или их организацию была от трех до четырех лет", — замечает Аграновский. В Европе таких огромных сроков по аналогичным статьям тоже нет, подчеркивает защитник.
Согласен с ним и другой адвокат, работавший в "болотном деле", Вадим Клювгант. "Никакой недооцененности с точки зрения санкций уголовного закона по этой статье на сегодняшний день не существует. Она весьма и весьма сурова, и дополнительно усиливать санкции никаких объективных оснований нет", — считает он.
Аграновский, однако, полагает, что применять нововведение "никто не будет".
"Вот бедные Удальцов и Развозжаев в кои-то веки попали под эту статью, хотя то, что было на Болотной, никакими "массовыми беспорядками" не является. Ни до, ни после у нас в России ничего подобного не было и не будет. Нечто подобное было разве что в 1993 году, но там это были не "массовые беспорядки", а противостояние двух ветвей власти", — говорит адвокат, называющий поправки "мертвыми".
При этом Аграновский считает, что если статья "Обучение организации и участию в массовых беспорядках" все-таки будет применяться, то трактовать ее будут максимально широко. Он приводит пример толкования политических семинаров как подготовки к массовым беспорядкам из процесса Сергея Удальцова и Леонида Развозжаева. В обвинительном заключении по делу не раз упоминаются школы политического активизма, занятия которых проводились в Литве.
Свидетели говорят, что там их учили быть наблюдателями на выборах, проводить ненасильственные гражданские кампании, а в случае провокаций — взаимодействовать с полицией. Тем не менее обвинение видит в политических школах чуть ли не лагеря боевиков.
"На днях на суде оглашали программу семинаров, где написано: ненасильственные методы борьбы, участие только в согласованных акциях. И тем не менее следствие, заведомо зная, что ни о каких массовых беспорядках там речь не шла, в обвинительном заключении пишет, что эти семинары проводились с целью их организации", — говорит адвокат.
Параллель между внесенными поправками и делом "Анатомии протеста" проводит и координатор "Союза солидарности с политзаключенными" Сергей Давидис.
"Следствие настаивает, что Удальцов вел агитацию за присутствие людей на согласованном публичном мероприятии, и именно в этом выразилась подготовка массовых беспорядков, потому что таков был его умысел. А каков был его умысел, суд знает лучше него",
— проливает правозащитник свет на механизмы, которые в ближайшее время могут заработать против любых политических круглых столов или школ.
Он замечает, что на каждом семинаре в Литве присутствовали сотрудники Центра по борьбе с экстремизмом, "и ничего криминального там не было, да этого и не утверждает следствие".
"Но сам факт, что люди без санкции власти собрались и обсуждали мирные законные способы противодействия власти, заставляет следственные органы приписывать им цель обучить массовым беспорядкам", — говорит Давидис.
В свою очередь, Аграновский считает, что хотя поправки Яровой-Озерова и "мертворожденные", оппозиции действительно стоит опасаться репрессий за участие в политических мероприятиях.
"Люди, которые будут проводить политические семинары, должны очень волноваться, потому что мы сейчас живем фактически по законам военного времени. И хотя под эту конкретную статью их не подведут, но я бы очень не советовал всем участвовать в семинарах, аналогичных этим литовским.
С точки зрения закона нарушений здесь нет, но я бы как адвокат очень не советовал, потому что они будут объявлены национал-предателями", — замечает Аграновский. Он рекомендует все политические мероприятия проводить "дома", и уж никак не в "недружественных странах". Давидис же полагает, что от места проведения таких дискуссий или школ ничего не зависит.
Клювгант также уверен, что поправки применяться будут. "Можно быть уверенными, что цель таких нововведений в том, чтобы усилить репрессии. С законотворчеством как процессом, который подразумевает реагирование на реальные общественные потребности, учет мнения экспертного сообщества и общественных институтов, ничего общего это все не имеет", — замечает адвокат. Он полагает, что эти поправки — прежде всего "реакция на объективный провал "болотного дела".
Клювгант обращает внимание, что без всяких особых пунктов статей приготовление к любому тяжкому преступлению наказуемо по российскому законодательству, а обучение массовым беспорядкам — как раз такая подготовка.
"Нужно только доказать, что это была именно она. Поскольку доказывать ничего не хотят, то придумали такую новинку. И заодно еще с ее помощью можно уйти от ограничения сроков наказания за неоконченное преступление",
— объясняет адвокат.
Клювгант отмечает, что сейчас закон устанавливает предел наказания за подготовку преступления, например, не более двух третей от максимального срока за совершенное деяние. Поправки Яровой фактически приравнивают друг к другу совершенные и запланированные действия.
Давидис отмечает, что "сейчас идет большой поток абсолютно бредовых, вредных и опасных инициатив". Правозащитник склонен делить их на два типа. "Часть из них, как, например, введение наказания за призывы к нарушению территориальной целостности страны или отрицание решения Нюрнбергского трибунала, носят демонстративный символический характер. Они, конечно, приведут к тому, что кто-то будет незаконно преследоваться, но задача их, в первую очередь, создать некий символ национального единства", — замечает Давидис.
Вторая группа законопроектов заточена под практическое применение. К ней относится ужесточение законодательства о митингах и внесенные Яровой и Озеровым поправки, цель которых — "чтобы то, что государство считает массовыми беспорядками, не нанесло ущерба государственному режиму". Правозащитник подчеркивает, что пример "болотного дела" показал: "массовыми беспорядками" можно назвать практически все что угодно, а их организаторами — кого угодно", что даст возможность в случае принятия применять поправки максимально широко.
Истоки предложенных поправок Давидис видит в страхе Майдана, "хотя перспектив для него в России нет", и "административном запретительном раже".
"Что может сделать Государственная дума? Либо что-то запретить, либо, если оно уже запрещено, усилить санкции. В этом смысле это тоже символический акт",
— говорит правозащитник, уверенный, что вследствие "негативной селекции кадров" Госдума разучилась как-то еще влиять на ситуацию.
Давидис делает неутешительный прогноз: "Сейчас фабрикуют дела по "массовым беспорядкам", и ответственность одна, а ровно так же их будут публиковать через несколько месяцев, и ответственность будет уже другая".
Тем не менее пока он не видит способов в рамках действующей правовой системы подвести "массовые беспорядки в том смысле, как их понимает государство" под "преступление террористической направленности" (такая формулировка есть в законе, но 212 статьи пока не касается). "Но, может быть, нам готовят сюрпризы", — риторически замечает правозащитник.
В свою очередь, Клювгант уверен, что неожиданное появление слов "массовые беспорядки" в законодательной инициативе, посвященной не им, а борьбе с терроризмом, не случайно. "Вероятно, эти явления хотят представить в глазах людей как несущие один уровень общественной опасности", — полагает адвокат.
Председатель совета правозащитного центра "Мемориал" Александр Черкасов не удивляется тому, что в Госдуму были внесены такие идеи. "Все нулевые годы происходило систематическое смещение понятий. Когда еще только принималось антитеррористическое законодательство, оказалось, что в террористические записаны деяния, которые нужно было квалифицировать как экстремистские.
А в экстремистские деяния в ходе принятия и эволюции нашего антиэкстремистского законодательства оказались записаны многие действия, которые, по уму, в любой цивилизованной стране считались бы частью нормальной оппозиционной деятельности",
— говорит правозащитник. Кроме того, трактовка обоих понятий в последние годы становится все шире.
Черкасов уверен, что законы в последнее время пишутся в расчете на их произвольное толкование. "Это не очень удобно, если закон — инструмент точного исполнения, но хорошо, если необходимы его каучуковые трактовки, которые натягиваются на любую потребную реальность", — замечает он. Причисление событий 6 мая, вопреки букве закона, к "массовым беспорядкам", заставляет предполагать, что таковыми могут быть названы любые не согласованные с властью массовые выступления, уверен правозащитник.
"И поскольку терроризм — самая главная угроза, самый главный жупел, вполне естественно было бы наклеить на них еще и ярлык терроризма",
— отмечает Черкасов.
"Тут у нас очень "богатые" наработки в возможных санкциях против людей, обвиненных в терроризме, против их родственников. Весь арсенал, разработанный и применявшийся на Северном Кавказе в случае связывания этих явлений будет использован в борьбе с внесистемной оппозицией", — делает неутешительный прогноз правозащитник. Он уверен, что любые поправки к "антитеррористическому законодательству" нельзя рассматривать без контекста — истории его создания и реализации в России.
Черкасов полагает, что в этой сфере применяемая властью грубая сила дала эффект, строго противоположный желаемому. "Последние 14-15 лет в кавычках "антитеррористической операции" на Кавказе показали контрпродуктивность используемого подхода.
Произвольное расширительное толкование закона, жестокие, эффектные, но не эффективные действия властей и способствовали формированию современного террористического подполья на Северном Кавказе, укреплению его мобилизационной базы.
Из ситуации, когда были оппоненты, с которыми можно было говорить и договариваться, мы перешли к ситуации, когда есть террористическое подполье "Имарат Казказ", цели которого лежат во внеполитической плоскости", — отмечает Черкасов.
"Если подобный подход власть желает применить во внутренней политике в столицах, то это печально. Это означает, что люди не учатся на своих ошибках", — замечает правозащитник.
