В "Мемориале" 27 марта состоялся круглый стол "Правосудие переходного периода в Польше после 1989 года", посвященный наказанию виновных в преследованиях в годы коммунистической диктатуры и положению их жертв. Несмотря на то, что Польша одной из первых начала демонтаж тоталитаризма, при работе с его наследием проблем у нее оказалось не меньше, чем у других стран бывшего советского блока. По мнению главного докладчика, доктора исторических наук, сотрудника Института имени Ханны Арендт Титуса Яскуловского, большинство из них до сих пор не решены.
Мифы и realpolitik
Назвать точное количество жертв тоталитаризма в Польше историки пока не могут, однако данные о количестве погибших и пострадавших в ходе конкретных событий дают некоторое представление о чудовищных масштабах репрессий.
По подсчетам исследователей, в 1940-1948 годах депортированы оказались 482 тысячи человек, заподозренных в сопротивлении коммунистической власти. "Это не считая погибших в боях между отделами НКВД и польским подпольем на этих землях", — уточняет историк, специалист по вопросам формирования польской политической оппозиции 1950-1970-х годов Вадим Волобуев. Погибли в боях и были расстрелянных 26 тысяч человек. 21 тысяча человек расстреляны без суда и уголовного следствия в Катыне, Старобельском и Медном. 400 тысяч оказались в лагерях в сталинский период, около 40 из них были священниками, преследуемыми за религиозные взгляды, 50 тысяч — политзаключенными. Сотни людей погибли в ходе рабочих волнений в 50-70-е годы, после студенческих протестов 1968 года были осуждены около 1000 человек.
Как рассказал Титус Яскуловский, в англо-саксонской теории права разработана так называемая "теория правосудия переходного периода" — модель преодоления тоталитарного наследия. В соответствии с ней, чтобы страна смогла преобразоваться в демократическое государство, необходимо сделать пять важных шагов: констатировать, что были совершены преступления, официально извиниться перед жертвами, провести соответствующее расследование, установить виновников и подвергнуть их наказанию, передать жертвам соразмерную компенсацию, в том числе материальную, и на уровне страны способствовать сохранению памяти о прошлом.
По мнению историка, только один элемент этой теории был реализован в посттоталитарной Польше достаточно последовательно — констатация беззакония. Причины этого исследователь видит в традиции специфического восприятия жертв в Польше и в ряде чисто политических причин.
"Когда мы говорим о политике в отношении жертв тоталитаризма в Польше, мы должны осознавать, что это политика парадокса",
— подчеркивает историк. С одной стороны, замечает Яскуловский, вся Польская история — история жертв. Ученый перечисляет многочисленные трагические страницы существования страны: разделы, захваты, восстания и их подавление, русификация, оккупация в ходе Второй мировой войны. В силу этих обстоятельств тема жертв долгие годы оставалась ключевой в польской культуре, общественной и политической жизни.
Яскуловский уверен, что желание отдать дань жертвам и восстановить справедливость было важным движущим фактором современной истории Польши. Целью восстаний рабочих в Познани в 1956 году и в Гданьске в 1970 году было, в том числе, освобождение политзаключенных. В марте 1968 года одним из требований протестующих варшавских студентов было возвращение в вуз исключенных за политические взгляды. Одной из предпосылок возникновения и победы движения "Солидарность" ученый видит также стремление общества к реабилитации жертв.
Яскуловский напоминает о начале истории профсоюза. Инициировавшие создание "Солидарности" докеры в августе 1980 года выдвинули требование установить памятник рабочим, застреленным в ходе бунта в Гданьске. Защиту жертв считала своей главной целью и созданная в 1976 году оппозиционная организация — Комитет защиты рабочих (KOR). Структура помогала людям, задержанным после протестов в Радоме и Урсусе и их семьям: собирала для них лекарства и деньги, оплачивала адвокатов. "Можно предположить, что трансформация строя в 1989 году должна была как бы автоматически привести к кардинальному улучшению правового и материального положения жертв тоталитаризма", — замечает историк.
Однако уже здесь изучающий польскую историю наталкивается на первый парадокс. Итоговый документ, принятый после переговоров 1989 года между властями Польской Народной Республики (ПНР) и профсоюзом "Солидарность", фактически заложил основы современного развития страны. Однако слово "жертва" не звучит в нем ни разу.
По мнению историка, парадоксальным образом "миф", сложившийся в Польше вокруг темы жертв, стал одной из преград на пути восстановления справедливости. Ученый уверен, что еще с XIX века в стране формировался и культивировался "миф Польши как потерпевшей поражение и замученной жертвы, но также жертвы, которая за свои страдания, согласно религиозной традиции, когда-то получит справедливую награду, например, в форме вновь обретенной свободы или независимого государства". Свою роль, по мнению историка, сыграло большое влияние католицизма в стране. При этом требовать компенсации за пережитое считалось недостойным, а рефлексия общества о том, каким образом страна попала в ловушку тоталитаризма, была недостаточно острой, считает ученый.
Такой довод может казаться невероятным, но Яскуловский иллюстрирует его конкретными примерами. "В 60-е и 70-е годы западноевропейские дипломаты с нескрываемым удивлением информировали свое руководство, что
их польские собеседники, даже не связанные с тогдашними властями Польши, заявляли, что часть лиц не будет принимать компенсацию за пребывание в концентрационных лагерях или даже ходатайствовать о ней, поскольку это ниже их достоинства",
— рассказывает ученый.
Тем не менее "романтический миф", как его называет историк, естественно, не был единственной причиной, по которой многие пострадавшие от нацистской оккупации и неправомерных преследований со стороны властей страны изначально не пытались добиться компенсаций, что в итоге сказалось на том, что законы о них были приняты далеко не сразу.
Еще во времена ПНР, когда на государственном уровне заговорили реабилитации жертв нацистского и сталинского террора, отказываться от попыток добиться справедливости людей зачастую побуждал страх. "На уровне внутренней политики также многие сообщества отвергали помощь, предлагаемую государственными организациями ветеранов.
Пользоваться такой помощью также было чревато выявлением, например, фактов борьбы с тогдашней коммунистической властью после 1945 года, что могло закончиться очередными репрессиями",
— замечает Яскуловский. Страх распространялся и на общение с негосударственными организациями.
"Даже если принять, что уже упоминавшийся KOR был чисто гражданской инициативой, связанной с оппозиционными, он и так не изменил вышеприведенных принципов. Репрессии могли коснуться как тех, что предоставляли, так и тех, что принимали помощь, что, безусловно, закрепляло общественную пассивность и ограничивало масштабы помощи", — замечает историк.
Замалчивание статуса жертв и отсутствие дискуссии по болезненным вопросам вело к замалчиванию роли виновников страшных событий, которые пережил народ Польши. Обсуждение было тем более важным, что, как и в Советском союзе, иногда все было не столь однозначно, как казалось: человек мог быть одновременно жертвой в одном случае и виновником — в другом.
Яскуловский говорит, что однозначным казался только период Второй мировой войны, поскольку роли людей были понятны. "Схожей была трактовка у движения "Солидарность", которое принимало знакомое по периоду войны деление на "мы". То есть оппозиция, представляющая настоящее общество, и "они", то есть плохая, чужая или по крайней мере отчужденная от общества власть", — замечает историк.
По его мнению, это мнимое отчуждение — одна из причин того, что некоторые проблемы, связанные с тоталитарным наследием в Польше, так и не были решены. "Власть происходила из общества. Три миллиона членов партии не жили вне него. Знаете, сколько членов "Солидарности" были членами Польской объединённой рабочей партии (ПОРП — правящая партия ПНР — прим. Каспаров.Ru)? Треть. Следовательно, можно ли говорить об отчуждении?" — замечает Яскуловский. Ученый также ссылается на тезис, выдвинутый исследователем Ханной Свидой-Зембой. Она считала, что в Польше сталинского периода с тоталитарным режимом сотрудничала по меньшей мере одна треть общества.
"Как же тогда в таком случае по прошествии нескольких десятилетий отличить исполнителя и жертву? Эта дискуссия не является чисто теоретической. Часть консервативных кругов в Польше вообще отвергает мнение, что, например, после Второй мировой войны общество вело себя в отношении других этнических групп не совсем благородно", — рассуждает Яскуловский. Здесь он ссылается на польско-украинские, польско-немецкие и польско-еврейские отношений тех лет, история которых не просто сложна, но и кровава.
Ученый отмечает, что замалчивание острых вопросов польской истории — это не проблема, оставшаяся во временах ПНР. По его мнению, оно происходит и сегодня. Но к нему прибавилось использование жертв в текущей политической игре, где некоторым политикам ловко удалось извлечь дивиденды из пассивности пострадавших, а позже — из их особого статуса. Началось это сразу после демонтажа диктатуры.
"Правительственную сторону на переговорах 1989 года представлял генерал Чеслав Кищак, руководитель МВД и шеф политической полиции, ответственной за смерть и страдания многих тысяч оппозиционеров и других невинных людей.
Другие оппозиционеры, также жертвы Кищака, заняли места по другую сторону стола, чтобы прийти к компромиссу, который для части диссидентских кругов был неприемлем", — обрисовывает ситуацию Яскуловский.
"Этот компромисс создал значительные сложности, в том числе, с преследованием виновников многих преступлений, поскольку секретные службы получили время на уничтожение архивов, заметание следов и так далее", — рассказывает историк. Но, с другой стороны, по его мнению, без переговоров круглого стола невозможна была бы и государственная политика по поддержке жертв коммунистического режима.
Яскуловский отмечает важную особенность этого круглого стола. Против него не выступали пострадавшие, "заплатившие самую высокую цену" за смену режима в стране — поколение молодых активистов "Солидарности". "Они, с одной стороны, не имели шансов участвовать в переговорах круглого стола, не говоря даже о возможности участия во власти. Но с другой стороны, этот круглый стол и переход, благодаря нему, к рыночной экономике, дал им громадные возможности для развития. Они были еще довольно молоды и получили новый мир", — говорит историк. Он отмечает, что в этом отразился другой подход к образу жертвы.
Говоря о нем, Яскуловский цитирует социолога, профессора Ядвигу Станишкис. "Польская логика — католическая логика, предполагающая, что следует подставить другую щеку, когда тебя ударили по одной, в то время как улучшение статуса жертвы требует принятия протестантской логики. Согласно ней, жертву уважают тогда, когда она сама, своими силами воспрянет после несчастья", — поясняет ученый.
Однако этот принцип не отменял проблем тех жертв, которые хотели получить компенсацию и которым она требовалась. Наказанию виновных он также не способствовал. Оно, в свою очередь, не было возможно без констатации произошедших преступлений. Но не все так однозначно. Как считает Волобуев, у Польши было больше политической воли к преодолению наследия диктатуры, поскольку власть ПОРП в массовом сознании справедливо воспринималась как оккупационная, а не порожденная собственной государственностью, что в корне отличает польский опыт от российского.
Стертая черта
Яскуловский делит шаги, связанные с осуждением произошедших беззаконий на несколько типов. Первый — чисто политические. К ним он относит знаменитое высказывание 1989 года первого посткоммунистического премьера Польши Тадеуша Мазовецкого о подведении жирной черты под прошлым. "Мазовецкий намеревался создать условия национального согласия и по возможности объединить общество, которому предстояло провести болезненную экономическую трансформацию. Исключение из этого процесса большой массы людей, прямо или косвенно вовлеченных в работу предыдущей системы, могло бы привести к опасным конфликтам, чего Мазовецкий хотел избежать", — объясняет историк. Яскуловский отмечает, что
первый вице-премьер Польши "не хотел восхвалять виновников, гарантировать им безнаказанность или умалять роль жертв", тем не менее его слова "стали синонимом ухода виновников от уголовной ответственности".
Еще один пример прагматического политического жеста, как полагает ученый, — высказывание 1993 года Александра Квасьневского. В то время он еще не был президентом Польши, но уже был лидером победивших на парламентских выборах социал-демократов. "По чисто тактическим причинам после победы он принес извинения всем тем, кто пострадал в период ПНР, то есть тогда, когда у власти стояла коммунистическая партия, в которой состоял сам Квасьневский", — рассказывает историк.
Другие действия, направленные на констатацию беззаконий, по мнению Яскуловского, носят скорее эмоциональный характер и продиктованы уверенностью, что виновники произошедшего хорошо известны, а их имена должны быть обнародованы. Один из таких примеров — обнародование так называемого списка Вильдштейна в 2005 году. Изначально его подготовили в Институте национальной памяти как указатель персоналий. Его скопировал и опубликовал известный журналист Бронислав Вильдштейн. Этот список содержал фамилии агентов, жертв, кандидатов и офицеров службы безопасности. "В первые месяцы его распространения он неправильно считался списком доносчиков, из-за чего фактически появилась новая категория жертв — людей, незаслуженно обвиненных в сотрудничестве с тайной полицией, персоналии которых были преданы огласке", — объясняет Яскуловский.
В 1992 году были обнародованы списки предполагаемых агентов, подготовленные на основе люстрационного постановления Сейма. Постановление предусматривало обнародование фамилий секретных сотрудников гражданских служб, являющихся депутатами или занимающих государственные должности, но позднее было признано противоречащим конституции и засекречено.
Как отмечает Яскуловский, хотя оба этих события вызвали стигматизацию значительного числа невиновных, у них были и положительные последствия. Они ускорили процесс юридической констатации беззакония и наказания виновников, который занял в Польше долгие годы.
И хотя статус некоторых пострадавших был установлен законом уже в 1991 г., осуждения виновников началось только через 7 лет, когда был создан Институт национальной памяти.
Незаконченная битва
Бывшие коммунистические функционеры (сотрудники государственного или партийного аппарата ПНР) по закону 1991 года и люстрационному закону 2006 года обязывались раскрыть, чем они занимались в годы существования ПНР. При назначении на ряд должностей, например судьи, они должны были опубликовать заявление о том, что были коммунистическими функционерами. Однако в 2007 году Конституционный суд счел, что список профессий, закрытых для бывших функционеров, был слишком широк, и ограничил его должностями в государственной администрации, исключив, например, ученых или журналистов. В свою очередь бывшие штатные и секретные сотрудники службы госбезопасности лишались права занимать должности во власти.
Какому-либо наказанию само по себе сотрудничество со службой госбезопасности ПНР в Польше не подлежит, однако сокрытие данных о нем при поступлении на госслужбу влечет уголовное преследование.
Хотя правовая основа для наказания виновных была подготовлена, на практике ее реализация оказалась далеко неполной и непростой. Так, упомянутые публикации списков предполагаемых агентов породили не столько преследование виновных, сколько обвинения в адрес непричастных к спецслужбам людей. Перепроверить опубликованную информацию было невозможно до 2002 года, когда Институт национальной памяти, которому были переданы архивы службы госбезопасности, начал открывать доступ к своим ресурсам не только для бывших жертв, которые имели право ознакомиться со своими делами, но и для ученых, журналистов и других людей. В частности, часть материалов Института сейчас доступна в Интернете с разрешения пострадавших или их наследников.
Долгое отсутствие возможности проверить, был ли человек агентом спецслужб, или не был, породило немало обвинений, носивших политический характер, отмечает Яскуловский. В частности, обвинен в сотрудничестве с органами госбезопасности оказался и первый руководитель "Солидарности" Лех Валенса — один из фигурантов "списка Мацеревича", включавшего имена политических деятелей, которые якобы были причастны к деятельности спецслужб ПНР. Большинство этих людей через суд добились снятия обвинений в сотрудничестве с политической полицией, напоминает Яскуловский.
В свою очередь Конституционный суд в 2007 году счел неконституционным предусмотренное в законе от 2006 года ведение отдельного каталога секретных сотрудников. Впрочем, эту информацию нельзя назвать и закрытой, поскольку она содержится, правда, не в виде единого списка, в доступном в Интернете архиве Института национальной памяти.
Затрудняли реализацию люстраций и политические факторы. По закону 1989 года все сотрудники МВД, работавшие еще во времена ПНР и желавшие продолжить службу, должны были пройти так называемую верификацию в специальной Комиссии, которая устанавливала, причастны они или нет к преступлениям тоталитарного режима. Верификация была добровольный — те, кто не хотел в ней участвовать, не несли никакой ответственности и могли просто уйти на пенсию. Однако политическая практика способствовала ограничению числа "стигматизированных" лиц. Из 24 тысяч сотрудников МВД во внутренней верификации после 1989 года участвовали только 14 тысяч.
"Вся польская разведка и контрразведка, которая тоже боролась с оппозицией, по сути дела не подверглась верификации. В судебной системе также не произошло больших перемен, поскольку нельзя же было в одночасье уволить, например, всех судей", —
рассказывает Яскуловский.
"При этом процессы по обвинению в люстрационном обмане проиграли только трое. Да иначе и быть не могло, раз глава секретных служб был партнером на переговорах за круглым столом, а масштабы уничтожения дел в 1989 году превышали масштабы, известные по постсталинскому периоду", — объясняет историк. Как он рассказывает, уничтоженными оказались около 20% документов, имевшихся в архивах органов госбезопасности, а значит, фигурировавшие в них сотрудники тайной полиции смогли уйти от ответственности.
Кроме того, даже те, кто подвергся порицанию за свои действия, зачастую не готовы смириться с этим. Один из пример этого — реакция сообщества бывших офицеров спецслужб на закон о снижении их пенсий на 100 евро.
"Горькой иронией истории стало то, что пример эффективного лоббирования своих интересов жертвам показали виновники, которые в 2009 году мобилизовались на борьбу за свои утраченные права",
— замечает Яскуловский.
Из 18 тысяч человек, которых касался закон, 15 тысяч обжаловали его в течение 6 месяцев с момента принятия. Большинство из них процессы проиграли, но пример показателен. Как считает историк, ни одно ветеранское объединение, а некоторые из них в Польше насчитывают до 160 тысяч человек, не может похвастаться такой слаженностью действий.
Яскуловский отмечает, что в последнее время в Польше меняется взгляд на пострадавших и виновников. Причина в том, что бывшие сотрудники спецслужб куда активнее в информационном пространстве, в том числе в Интернете. Они пишут воспоминания, выступают в СМИ. "Они описывают свою жизнь как захватывающую, интересную. К сожалению, в их книгах вы не найдете слов о морально-нравственных дилеммах, с которыми была связана их деятельность. Нет в них и ничего о том, против кого они боролись и кого преследовали", — замечает историк. Яскуловский обеспокоен тем, что у новых поколений все меньше знаний о жертвах диктатуры. Ученый уверен, что с этой проблемой сталкивается не только Польша.
Избирательное ненаказание
"Польша располагает всеми инструментами, необходимыми для наказания коммунистических преступлений. Все политические преступления эпохи ПНР названы именно коммунистическими преступлениями", — замечает Яскуловский.
Такие преступления по решению Конституционного суда не подлежат сроку давности.
Кроме того, заниматься расследованием таких действий могут не только суд и прокуратура: Институт национальной памяти с 1998 года имеет право вести самостоятельную прокурорскую деятельность. Тем не менее это не означает, что на практике имеющиеся инструменты применяются в полной мере, замечает историк.
Для Польши характерны очень мягкие приговоры по многим подобным делам и крайне длительные сроки проведения дознания и судебных разбирательств.
Яскуловский отмечает, что еще в 1989 году было принято решение первыми рассмотреть преступления, совершенные в ходе Второй мировой войны и ближайших послевоенных лет. Медленный темп работы органов юстиции, преклонный возраст свидетелей и небольшой объемом доказательств из-за давности лет обусловили относительно малое число процессов.
Как рассказывает историк, Каждый год открывалось около 1000 дел, касающихся 1939-1945 годов. При этом средний срок предоставления материалов в суды составлял в 1999 году от 3 до 18 месяцев. В период с 1989 по 1999 год удалось приговорить лишь 28 человек. Приговоры были связаны в основном с применением пыток в сталинский период. Среднее наказание составляло от 2 до 8 лет лишения свободы без отсрочки исполнения наказания. К максимальному сроку был в 1994 году приговорен Адам Хумер, начальник Следственного отдела Министерства государственной безопасности. Он получил 10 лет тюрьмы за жестокие пытки бывших членов Армии Краёвой, но позже суд снизил наказание до 7,5 лет. Историк замечает, что его случай — это скорее исключение из общего правила.
В период с 1999 по 2009 год рассмотрения ожидало более 5 тысяч дел, касающихся только периода Второй мировой войны. Сейчас число открываемых ежегодно дел составляет около 1200. "Согласно данным последнего отчета Института национальной памяти, из этого числа в 2012 году 600 дел приходилось на коммунистические преступления и 500 — на нацистские", — замечает Яскуловский. Каждый год обвинения предъявляются примерно 30 подозреваемым, а 900 дел закрываются по причине смерти виновников или того, что их не удалось установить.
Однако историк подчеркивает, что к затягиванию дел приводит не только давность преступлений и низкая производительность судов.
Политические факторы, прежде всего, участие некоторых бывших функционеров ПНР в круглом столе 1989 года, затягивание процессов обвиняемыми и их адвокатами приводит к тому, что справедливости добиться трудно.
Так, глава МВД с 1981 года и участник переговоров 1989 года
Кищак был осужден за осуществление руководства в момент введения военного положения в 1981 году только в январе 2012 года. Он получил два года лишения свободы условно, хотя пострадали тогда тысячи людей и более сотни активистов оппозиции погибли.
"Его начальник, первый секретарь ПОРП, премьер и министр обороны, генерал Войцех Ярузельский, был исключен из состава участников процессов ввиду плохого состояния здоровья", — рассказывает Яскуловский.
В январе 2013 года, через 17 лет после его начала, было завершено уголовное производство по делу о бойни в Гданьске в декабре 1970 г. "Оно закончилось оправданиями или мягкими приговорами. Вице-премьер Станислав Кочёлек, который тогда в своей речи призывал рабочих вернуться на работу, где их расстреляли, был оправдан, тогдашние войсковые командиры получили по 2 года условно", — вспоминает историк.
Закрывая тему преследования виновных, историк приводит пример, "иллюстрирующий иронию судьбы и сложность ситуации во всех посткоммунистических" странах. В 1989 году в Польше появилось первое некоммунистическое правительство с некоммунистическим премьером. "Кто был министром внутренних дел? Уже не раз упомянутый генерал Кищак.
Кто первым послал первому министру внутренних дел объединенной Германии Вольфгангу Шойбле свои поздравления и добрые пожелания "укрепления демократии в стране"? Чеслав Кищак",
— констатирует историк.
Поэтапные компенсации
В законе о ветеранах 1991 года говорится об обязанности государства отдавать дань и оказывать помощь жертвам тоталитаризма. В том же году было основано Управление по делам репрессированных. Несмотря на то, что в названии закона звучит слово "ветераны", пострадавшими по нему считаются не только жертвы военного времени, но и событий 1956 и 1970 годов. Чтобы человек был признан подвергшимся репрессии в соответствии с законом, она должна была длиться не менее семи дней, то есть те, кого пытали, например, в течение двух дней, в категорию жертв по закону не входят.
Как отмечает Яскуловский, пострадавшие до 1970 года получили больше всего финансовых компенсаций, по их делам быстрее всего выносились судебные приговоры в отношении виновников их страданий. Однако историк полагает, что за такой государственной политикой скрывалось не столько стремление к справедливости, сколько чистая прагматика. Затраты на символические жертвы вроде вручения наград известным оппозиционерам прошлого, установку памятников и денежные выплаты оказывались относительно невелики, а взамен приобреталась лояльность немолодых избирателей. "Тем самым политика в отношении жертв стала очередным элементом игры между различными политическими группировками", — полагает Яскуловский.
Необходимость признания пострадавших в борьбе с властью ПНР в ходе более поздних событий законодательно закрепил закон 2009 года, который назначал единовременные пособия жертвам периода 1970-1989 годов — 13 тысяч евро. Ранее компенсации составляли всего 750 евро. "Суды были свободны в своих решениях по размерам компенсаций, и в исключительном случае в 2013 году суд назначил известному оппозиционеру 50 тысяч евро", — замечает Яскуловский.
Тем не менее, хотя уже закон от 1991 года признавал незаконными всякие репрессии и политические приговоры по делам, связанным с борьбой за свободу и независимость страны, по данным правозащитного центра Karta,
в Польше еще около 300 тысяч человек нуждаются в признании их пострадавшими и реабилитации. При этом до 1998 года, по информации центра, реабилитировалось только 200 человек в год.
Законы Польши дают пострадавшим дополнительную возможность получить компенсации, помимо суда. Они могут подавать ходатайство в специальное учреждение — Управление по делам ветеранов. "Под его опекой находятся примерно 540 тысяч жертв. В зависимости от возраста и состояния здоровья, они получают различные пособия и льготы, например бесплатные лекарства. Бывшие узники трудовых лагерей получают доплату к пенсии в размере 50 евро", — объясняет историк.
Кроме того, персональную пенсию пострадавшим, которые из-за многолетнего пребывания в тюрьмах или лишения работы не могли регулярно отчислять взносы на социальное страхование, может назначить глава правительства. Но и эта возможность несвободна от политической подоплеки. "К сожалению, в 1998 году премьер назначал такого рода пенсии, в частности, своим министрам, срок работы которых подходил к концу. Это вызвало понятную волну возмущения и породило дискуссии о справедливости такой модели начисления компенсаций", — рассказывает Яскуловский.
Кроме того, в Польше пока не решен и вряд ли будет решен до конца вопрос компенсаций за утраченное во времена ПНР имущество. Историк замечает, что только две организации смогли удовлетворить свои имущественные притязания — профсоюз "Солидарность" и Католическая церковь.
Только в 2005 году был урегулирован вопрос так называемого "имущества за Бугом" — владений переселенных в ПНР людей, ранее проживавших на территориях довоенной Польши, вошедших в состав СССР.
"Правительство ПНР должно было обеспечить им компенсацию, что по понятным причинам не случилось, хотя бы потому, что переселенцы были по тогдашней номенклатуре классовыми врагами",
— рассказывает Яскуловский. Получить компенсацию за утраченное люди смогли только после закона 2005 года. Средняя выплата составила 7500 евро.
"Почему компенсации были такими низкими? Ответ, как правило, озвучивался один и тот же. Больше дать государству не по карману. В 1999 году президент наложил вето на попытки иного решения проблемы, например, путем общего возврата имущества натурой, опасаясь, что возврат, например, бывших частных доходных домов приведет к выселению законными хозяевами проживающих там квартиросъемщиков", — объясняет историк. Тем не менее в 2011 году Верховный суд Польши счел, что права собственников на возврат имущества не подлежат сроку давности. Нынешнее правительство работает над законом о реприватизации, но пока он не только не принят, но и не создан.
Кроме того, восстановлению справедливости мешает отсутствие общего механизма правового преследования виновных и единой оценки преступлений. Соответственно, далеко не всегда люди, которые должны быть признаны пострадавшими, получают компенсацию за пережитое.
Яскуловский приводит как пример дело журналиста, который был уволен в ходе военного положения 1981 года за симпатии к "Солидарности". В 2012 году он попытался через суд получить компенсацию за увольнение с работы, но ему отказали, мотивировав это тем, что массовая верификация оппозиционно настроенных журналистов не была ни преступлением, ни преследованием, а "только моббингом*".
*моббинг — форма психологического насилия в виде травли сотрудника в коллективе, как правило, с целью его дальнейшего увольнения (прим. Каспаров.Ru).
