Художники — главная революционная сила в России. Такую неожиданную идею выдвинул член Национальной ассамблеи Анатолий Баранов, имея в виду не только людей, сидящих за мольбертом, а всех, кто занимается каким-либо творчеством. Так ли это на самом деле? Что по этому поводу думают сами творцы? О художниках больших и малых мы решили побеседовать с историком искусства Александром Якимовичем на выставке "Арт-Манеж".
— Александр Клавдианович, давайте определимся, кто такие художники и чем они отличаются от остальных людей.
— Отличаются они наличием творческой жилки. Но не всегда творческая энергетика совпадает с талантом, иногда бывает, что его не хватает. А иногда есть и талант, и энергетика, но образования нема. И художник тогда необученный, сырой, как необработанный бриллиант, его не видно. А если его обучить, обработать, будет драгоценный художник. Тут есть масса разных вариантов. Те, в ком сочетаются энергетика, талант и образование, — это блестящие мастера, которых по пальцам руки можно пересчитать. Их очень мало.
— Есть ли они сегодня в России?
— Они водятся. С ними плохо, их высасывает Запад, хотя в последнее время все меньше. Во-первых, многие возвращаются физически — этот процесс начался в конце девяностых. Во-вторых, уехавшие работают на Россию, участвуют в наших делах. Вообще много художников в России, которые вполне приспособились к космополитическому образу жизни. И они прекрасно выставляются в России, на Западе, на Востоке, например в Японии. Сейчас будем и в Китае. В Москве есть с кем делать проекты, множество художественных центров и галерей.
— Насколько русская среда благотворна для развития таланта?
— Русская среда неоднородна, и делится она прежде всего на столичную и провинциальную. К первой, столичной, относятся, кроме Москвы, Санкт-Петербург, Екатеринбург, частично Краснодар и ряд сибирских городов. Раньше в советское время их было больше. Замечательные художественные центры были в Вильнюсе, Таллине, Ереване, Киеве, Минске. Какие там люди, какие художники! Все было прекрасно, но очень локально. У нас не было выхода на Париж, Лондон и Нью-Йорк. Сейчас есть выход туда, но вот с киевскими и прибалтийскими, армянскими и грузинскими художниками мы ничего предпринять не можем. Многие повернулись к нам задом и стараются на нас не смотреть. Необязательно по идейным соображениям. Просто лучший арт-рынок — не в Москве. А если кто и посмотрит на нас благосклонно, так их тут же свои начинают ругать и кусать. Я думаю, это временное явление.
Различие в средах очень сильное. Как было при Гоголе и Салтыкове-Щедрине, так, в общем, и сейчас. Не дай бог талантливому художнику родиться в провинции. Чтобы выжить и сохранить себя, ему срочно надо перебираться в Москву или Петербург и там учиться, выставляться и перемещаться, возможно, в Европу. Или, еще лучше, ездить туда и сюда. Вот такая ситуация. В провинции очень тяжело жить, не хватает среды — необязательно умных людей, обладающих вкусом и знанием искусства, а просто нормального человеческого общения без злобы, без истерики, без кретинизма и глупых выходок, без бзика.
Национальный бзик последнее время сильно бьет. Например, напишет что-нибудь художник такое настоящее, европейское, космополитическое, а ему: "Ты сволочь, не патриот. Ты в нашем Мухосранске чужой, пошел вон".
— А что, по-вашему, искусство всегда космополитично?
— Как только искусство становится национально подлинным и сильным, оно само собой начинает быть космополитичным. Оно говорит со всеми и доходит до всех. Скажем, в свое время очень большой национальный художник Илья Репин был очень космополитичен, то есть всем внятен. На его картины смотрят знатоки всего мира и говорят: "Какой мастер! Такой же, как лучшие французские, немецкие, скандинавские мастера в конце XIX века". И это так. Но сам Репин только и думал, чтобы быть национальным художником и, побывав в Париже, немножко стал плеваться на импрессионистов: дескать, занимаются какой-то эстетической чепухой, а надо думать о народе, о православной вере, о национальном духе. Ему не мешали быть великим даже глупости, в которые он верил.
— Вы считаете все это глупостями?
— Конечно. Репин чудной, безумно лабильный, впечатлительный человек. Это очень часто бывает с художниками. Они, как бы это сказать, беззащитные. Приходил какой-нибудь священнослужитель, клал крест на лоб, и все — попался. Художника легко можно захватить и обаять убеждением, вдохновением. Он отзывается на харизму, а среди идеологов и проповедников немало харизматичных людей. Но талант берет свое. И как бы ни старался Репин думать о том, что надо создать что-нибудь великое, разумное и доброе, в процессе творчества он увлекался миром, его ловил мир. Вещи, субстанции, ситуации. Его волновало, как написать стол и стул, как написать морду полицейского, фигуру на пыльной дороге... И он ловил от этого кайф. Очевидно, что мысли об идеях и ценностях в таком случае отступают на второй план, а в результате получается шедевр.
— Сейчас не модно ни мыслить, ни говорить о величии. Массовая культура порождает потакание низменным вкусам. Это разве для художников не проблема?
— Все художники разные и по-разному к этому явлению относятся. Для некоторых художников это проблема, они ноют, плачут в углу, говоря: "Как все ужасно, что показывают по телевизору. Реклама, дешевка, кривляния, ужас какой". Художники, которых я ценю в искусстве, к этому относятся спокойно. Они понимают, что массовая культура так же, как и все остальные культуры, разделилась на этажи. Есть замечательная массовая культура — попсовый креатив в области рекламы, дизайна, моды, кино, телевидения и т.д. В общем, для настоящих художников, которые чувствуют свою силу, это не проблема. У них есть какое-то чувствилище, которое воспринимает креативное излучение. Один раз смотришь, например, рекламу — тухлятина! А в другой появилось остроумие, игра мысли, запахло каким-то креативом. Прекрасно! С этим можно примириться, можно жить. Так же и в кино. Один попсовый фильм — чудовищная дрянь, скулы сводит, а в другом, где Шварценеггер крушит челюсти, есть креатив.
— На ваш взгляд, есть ли в политике место для творчества?
— Прийти во власть и оставаться большим художником крайне сложно. А быть креативным художником, обласканным властью, возможно... Это я говорю как историк. Такое бывало в истории. А следовательно, такое может быть и еще, наверное, будет. Когда-нибудь. Не при нашей жизни.
— Что вы можете сказать про Владислава Суркова, которого считают талантливым политиком?
— Думаю, что он сам себя считает Моцартом, создает прекрасную симфонию о России, нанизанной на вертикаль власти. Это его видение и понимание ситуации. В контексте культуры и искусства Сурков выглядит иначе. По своей общественной роли он скорее Сальери. Он хочет, как лучше, и делает то, что делает. Работает на заказ и при этом умеет произносить пятерочные слова. Сказал правильные слова — получил пятерку и сел на место. Это холодный интеллектуальный креатив. Таких людей, которые креативили в XVII, XVIII, XIX веках, было тьма.
Креатив политика и военного деятеля — это сильное средство самоутверждения. Тамерлан был талантливейшим человеком, Аракчеев — политическим гением, но вспомнить их добрым словом трудно, много тяжелых впечатлений осталось. Если присмотреться к главам государств, то среди них тоже много выдающихся творческих личностей. Например, Бонапарт — гениальный художник в политике и военном деле! А сколько крови, сколько трупов он оставил на полях сражений, просто не сосчитать. Гениальный мастер трупного художества! Так что не надо очень уж нападать на странные выходки сегодняшних экспериментаторов искусства, которые то в секс лезут, то в некрофилию. Они мелкие сошки рядом с великими политиками…
— Получается, что правители — обязательно злодеи?
— Добрые тоже были, но, как правило, их куда-то отправляли, сводили с ума, превращали в ничто... Мечты о том, чтобы сделать свой народ счастливым, богатым и обладающим истиной, приводили к тому, что на властные места садились душегубы. Герцог Альба... Он тоже думал, что делает добро.
— Вы считаете, что творчество и политика несовместимы?
— Пока не очень получалось совмещать. Творческие люди во власть не придут. Творческий человек, он с самого начала дитя, он играет в смертельно опасную игру, там само движение кисти опасно. Сейчас я попытаюсь объяснить, почему я так говорю. Вот я с напряженным интересом смотрю на Михалкова, на его творческие попытки последних лет. Я не знаю, что будет с Михалковым. Сможет ли он сейчас снять талантливый фильм? Раньше мог. Вот интересно. В последних его фильмах есть великолепные талантливые сцены, но от общей идеи мне становится скучно.
И дело не в том, что он государственник и почвенник. Это на здоровье. Тут дело в другом. Большие придворные художники и поэты прошлого тоже вполне разделяли подобные убеждения. Но художника волнует, как известно, запах печенья, съеденного в давние времена. Внешне похоже на то, что художника волнуют пустяки. Игра света на бархатном камзоле и драгоценностях. В этом камзоле какой-нибудь великий человек, национальный герой. И прочее. Притом крови и всякой мерзости на этом герое много. А художника волнует игра света. Понимаете?
Я знал в давние времена одну пожилую художницу. Она со смехом рассказывала, как пошла на какую-то выставку вскоре после войны и там не могла оторваться от одного портрета Сталина. Знаете, почему? Там были превосходно написаны сапоги вождя. Притом эта самая художница ненавидела генералиссимуса личной ненавистью, он причинил много горя ее близким. А как увидела хорошо написанные сапоги — так душа художника отозвалась. Как это понимать? Неужели это инстинкт раба — любоваться на сапоги господина? Совсем наоборот. Только истинно свободный человек может так видеть мир. Такая вещь искусство. Именно по этой причине люди с развитым нравственным сознанием недоверчиво относятся к играм художников, к артистизму, к эстетизму.
Толстой недолюбливал Репина и считал его циничным соблазнителем "слабых человеков". И это понятно. Художники занимаются онтологией, материей, вещами сущими. А человеческие убеждения — это не материя, это сознание. И вот смотрит художник на портрет вселенского негодяя и восхищается: как играет свет, как написаны сапоги! Как это сильно сделано!
— Неужели лучше, чтобы во главе государства стоял посредственный человек?
— Хорошо иметь яркого талантливого лидера, но ведь не очень получается. Получается другое. Яркий, но сомнительный лидер, как Барак Обама. Что он сможет сделать, большой вопрос. Вероятно, отрицательный отбор происходил не только в Советском Союзе, но и на Западе. Потому что я не уверен в талантливости Рейгана. Зато я уверен в личной харизме Маргарет Тэтчер. Обожаю де Голля. Но если с ним потолковать об искусстве, то он такую бы нам дрянь наговорил, что нас бы затошнило. Наверное, он вкусом похож на Хрущева. В массовом обществе лидер близок массам, а не аристократии.
— Это, по-вашему, плохо?
— Мне кисло от этого становится, но это неизбежно, и я не комплексую. В мире искусства люди живут интересной жизнью. Создают книги и музыку и знают толк в архитектуре, еще не разучились живописать. Не знаю, откуда вылезают удивительные люди, на которых никто не обращал внимания. Жизнь идет, и нас это поддерживает. А если постоянно думать, какая драма, что у нас нет ярких людей наверху, можно свихнуться. Ну и имеем мы в политике одного отличника и человека весьма загадочного, который исподтишка что-нибудь такое сделает, ударит там и уклоняется здесь и умеет гипнотизировать рейтинги. И никак не поймешь, зачем и как он это делает. И премудрые политологи вникают и подчас тонко комментируют, как делаются дела в эмпиреях власти.
Мне интересно наблюдать за этим всем, поскольку вообще жить интересно. Но главное, как мне представляется, происходит не в их мире, а в нашем. Это, возможно, моя выдумка и фантазия. Мне думается, что результаты жизненного и исторического процесса — это результаты не политические, и не социальные, и не экономические. Книги, фильмы, картины, креатив — вот результаты. Не в том смысле, что в нашем мире сплошная духовность и все очень уж радужно. Не очень-то радужно.
— Какую, на ваш взгляд, общественную силу представляет художественная среда?
— Сообщество художников очень разобщено. Люди изобразительного искусства почти не заметны. Люди кино — на виду. Влияют ли они на что-то, трудно сказать. Они делают свое дело на перспективу, хотя их можно легко разогнать, закрыть.
Сообщество художников больше влияет на способную молодежь, чем на власть. У первых открывают глаза. Они начинают говорить на другом языке. Они оживают. Они думали, что люди такие, как у них в школе, офисе, в отделении милиции. А оказывается, есть писатели, художники и даже какие-то "критики искусства", и они думают и говорят по-другому. Какой-то вид другой.
Homo creans — человек творящий. Наверное. Homo faber — человек делающий. Он уже приходил, но не совсем успешно сработал. Я не настаиваю на терминах, они всегда нас загоняют в угол. В общем, человек творящий и его креативное производство, и продукты этого производства, и проблемы, и механизмы этого производства — в них единственная надежда. Иначе будущее закроется. Жрущие, гадящие, ворующие, лгущие толпы и элиты загубят общество, власть, экологию, религию. И восторженные параноики, которые хотят сделать мир счастливым и правильным, тоже загубят. Люди искусства, если у них будет шанс, вытянут всю компанию, которая явно погружается в болото.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
