Шумиха, поднятая вокруг помилования бывшего юриста "ЮКОСа" Светланы Бахминой пока ей ничем не помогла, а только запутала дело. Похоже, прежде всего, ее, как и Ходорковского, надо спасать от "друзей", активно желающих "добра". Так считает и нацболка Марина Курасова, которая после мирной акции – визита в приемную администрации президента в 2004 году оказалась в одной камере СИЗО "Печатники" со Светланой. Вместе они находились в СИЗО с декабря 2004 по апрель 2005.
– Марина, ты сразу обратила внимание на Светлану?
– Сначала на меня все обратили внимание — все-таки громкое дело. Светлана уже неделю сидела, когда меня привели. В отличие от других на мое появление в камере Светлана почти не отреагировала, в тот день ей предъявили обвинение, и она явно находилась в подавленном состоянии. Некоторое время у нас вообще не было никаких контактов. Мы представляли совершенно разные страты: я – нацболка, она – бывший юрист "ЮКОСа". Поначалу казалось, что у нас ничего общего быть не может.
– А Светлана выделялась на фоне остальных?
– Ничем особенным она не выделялась. У нас в основном был VIP контингент. Все женщины, кроме меня, сидели по "экономическим" статьям. Почему меня туда бросили? Непонятно. Видимо, женская тюрьма была переполнена, а других камер не нашлось. После задержания и избиения я сама, как и Светлана, находилась в шоке. Мне светила серьезная статья, я ушла в себя и почти никого не замечала.
– Как состоялось ваше знакомство?
– Мы долго не общались, а потом слово за слово сблизились на интеллектуальной почве, мы книги одинаковые читали. Тетки у нас "крутые", конечно, сидели, но книжек они не читали. Кроме того, мы со Светланой обе были фигурантками громких дел, да и разница в возрасте небольшая – пять лет. Через месяц нас двоих перевели в четырехместную камеру. Одна из двух женщин, которые сидели с нами, явно работала на ментов.
– Как ты считаешь, вас специально выделили, чтобы какую-то информацию вытащить?
– Я для следствия интереса не представляла, а из нее, да, старались что-то вытянуть. Причем не столько показания, сколько признания. Такое мнение у меня сложилось после наших разговоров. Она не признавала своей вины и не захотела бежать из страны, хотя могла бы. Незадолго до ареста Светлана была в командировке в Лондоне. Сначала она проходила свидетелем по делу "ЮКОСа", но не дала нужных показаний. Потом на очередном допросе ее взяли под стражу, инкриминировали 160-ю статью ("Хищение чужого имущества"). Подробностей я даже не знаю, мы не разговаривали на эту тему. Мне Светлана была интересна, как человек.
– А ты не думала, что тебя хотят использовать, видя ваши хорошие отношения?
– Я не думала, я знаю. В один прекрасный день мне конкретно предложили ... Это было в марте, когда Светлана объявила голодовку: у нее произошел конфликт со следователем, ей не давали возможность позвонить детям. "Печатники" – это красная тюрьма, там очень строгие порядки, сотовых телефонов ни у кого не было. Так вот, дети у Светланы еще маленькие были: одному 3 года, другому – 8 лет, и они не знали, где находится их мама. Им говорили, что она уехала в командировку. Следователь попался принципиальный. Все говорил: "Зачем ей звонить, пусть детей привозят на свидание". Светлана этого не хотела, понимала, что тюрьма – это для взрослых-то шок, а уж тем более для детей... Ей хотелось поговорить с ними самой, все объяснить, а ей не дали...
Вот Светлана и объявила голодовку. Она не знала, что надо соблюдать особую последовательность действий: написать заявление, чтобы ей выделили отдельную голодовочную камеру, передавать постоянно сведения о состоянии здоровья и т. д. Светлана голодала в нашей камере 6 дней, у нее ухудшилось здоровье, я ее уговорила прекратить голодать. Кстати, потом ей звонки разрешили. После голодовки Светланы меня вызвала заместитель начальника по оперативной работе и недвусмысленно мне сказала: "Ты сидела с Бахминой. Подпиши, что она ела". Я ответила: "Она не ела". "Да ладно, мы видели", – сказала начальница и предложила, глядя на меня "честными глазами", еще и "постукивать" на Светлану, дескать, "вы же дружите". Меня это просто взбесило, я рассмеялась и ответила, что не буду стучать на близкого человека. После этого разговора мы не долго оставались вместе в камере...
– Какой же Светлана человек?
– Очень умный, тонкий. Она абсолютно не соответствует образу буржуйки – этакой сволочи и сноба. Светлана — человек, сделавший себя сам, она из очень простой семьи: мама у нее была продавщица, а отец — слесарь. Светлана поступила в МГУ в советское время сама, когда ни о каких деньгах не могло быть и речи, не то, что сейчас, когда дипломы покупаются за деньги. По всей видимости, у нее были очень хорошие учителя, которые дали ей хорошие знания. Светлана — очень сильный человек, у нее несгибаемая воля, хотя внешне она выглядит женственной. Я всегда поражалась этому несоответствию. За мягкой внешностью трудно разглядеть этот внутренний стержень. Она очень любит своих детей, маму, мужа. И муж ее любит, поддерживает....
– Как ты разглядела этот "стержень"?
– Это проявляется во всем, даже в мелочах... Что касается глобальных проявлений... На меня, например, произвело впечатление, что она не сбежала из страны, как ее начальник. За эту принципиальную позицию я стала ее уважать. Светлана этим не гордилась, мне она об этом вообще не говорила. Но когда я об этом узнала, то подумала: "Вот это да! Это что-то!" За чувство собственного достоинства ее уважал и персонал тюрьмы. Светлана всегда со всеми общалась ровно, вежливо, никогда не позволяла себе срываться, как срывалась я, хотя в тюрьме работают не самые приятные люди, в основном озлобленные, которое ненавидят арестантов и обращаются к ним не иначе, как: "Эй ты!" На нее это не распространялось.
– Можно сказать, что вы подружились?
– Да, можно... Когда я освободилась в июле, то сразу же нашла адрес Светланы в Интернете – не хотела обращаться к родственникам – и написала ей письмо. Она ответила очень быстро добрым хорошим письмом...
– Не жаловалась?
– Светлана никогда не жаловалась! Многого, конечно, не напишешь, но здесь я ее прекрасно понимаю. Сообщила, что работает на "швейке"...
– А то, что она беременна?
– Нет, не написала, я прочитала об этом в прессе...
– Как ты думаешь, почему?
– Возможно, от цензуры скрывала... Не знаю, это ее личное.
– Ты была удивлена, узнав о беременности Светланы?
– Нет, дело житейское, муж к ней всегда приезжал...
– Как ты относишься к тому, что она сохранила ребенка?
– У нее есть такое право, хотя в тюрьме проводится соответствующая работа: стараются, убеждают женщин не рожать. На эти уговоры Светлана, видимо, не поддалась. Это тоже проявление ее характера, она очень ответственный человек. Мы обсуждали тему социальной ответственности родителей за своих детей, и Светлана мне сказала: "Я не смогла бы родить ребенка, если бы не была уверена в том, что смогу его воспитать и содержать".
– По-твоему, она не могла рассматривать рождение ребенка, как шанс досрочного освобождения?
– Такую версию я прочитала у Арбатовой. Это кощунство, написать, что женщины в тюремной камере плодятся, как крольчихи... Какая мерзость! Я очень довольна, что Новодворская, которой я не симпатизировала до сих пор, дала Арбатовой отповедь: "Сытая, благополучная, толстая тетка, скачущая из одного шоу в другое, как может писать в адрес той, что хлебает баланду". Я еще, например, могу судить, потому что прошла через все это, но не Арбатова. Я видела тысячи женщин, которые сидят по полной программе, имея по двое и трое детей, их специально мужчины подставили. А правосудие отказывает в снисхождении беременным женщинам, такова практика. Вот какой проблемой должна заняться Арбатова, если называет себя феминисткой, защитницей прав женщин... Извините, меня взорвало, эта последняя капля переполнила чашу терпения.
– Как ты думаешь, действительно ли Светлана писала прошение о помиловании?
– Меня это очень удивило, ведь прошение о помиловании предполагает полное признание вины. Светлана же всегда, сколько мы с ней общались, говорила, что не виновна. На этом она стояла твердо. Я не знаю, что могло произойти, почему она пошла на попятную... Я тоже отсидела до конца срока, потому что не признала своей вины. Меня пытались к этому склонить, соблазняя УДО. Это классика тюремной практики: раскаяние, признание вины является решающим в вопросе присуждения условно-досрочного освобождения, но по закону этого не требуется. Меня эта история смущает, я не знаю, что за этим стоит. Но если она так решила, ее право...
– Скажи, а ты сама подписала обращение к президенту с просьбой помиловать Бахмину?
– Да, я сочла это нужным и мужа подбила. Я подписываюсь за всех и под всеми бумагами, что могут помочь заключенным. Моя принципиальная позиция: люди вообще не должны сидеть.
– А ты веришь, что ее освободят?
– Я не испытываю оптимизма на этот счет, но, как говорят, надеясь на лучшее, готовься к худшему. Пока тот, кто ее сажал, продолжает быть у власти, я не верю в ее освобождение, а также в освобождение Ходорковского, Лебедева и всей компании. Лично я Светлану считаю политзаключенной.
– Почему?
– Отчасти она пострадала за свои убеждения.
– Ты не удивлена, что в ее поддержку было собрано более 75 тысяч подписей?
– Это не очень много, у нас население – 140 миллионов, и каждый четвертый мужчина сидел. Но с учетом того, что подписаться могли только интернет-пользователи, это немало. Я читала комментарии, люди с большим сочувствием относятся к Светлане.
– Как ты думаешь, для нее важна сейчас поддержка?
– Да, но не такая истеричная шумиха. Я знаю, как Светлана болезненно относилась к упоминанию своей фамилии в прессе, она очень нервничала по поводу присутствия журналистов на процессе. Говорила: "Гады, я не хочу светиться на экранах, мне не нравится, когда треплют повсюду мое имя". Потом она очень радовалось, дескать, слава богу, страсти поутихли.
– Многие написали, что надо подальше быть от таких друзей, которые столь активно просят помилования заключенного...
– Друзья, сами того не подозревая, могут порой и навредить, ведь пристальное внимание больно ударяет по родным. Про себя могу сказать: акции в поддержку меня, развешанные по всему городу плакаты "Свободу Курасовой!" очень сильно травмировали моих родителей. Мама была в шоке. А друзья действовали из лучших побуждений. Так что в таких тонких вещах надо быть аккуратнее, бережнее, люди такие хрупкие. Я даже интервью даю с некоторым сожалением, как бы не навредить...
Вы можете оставить свои комментарии здесь
