Нельзя найти правильный ответ, задавая неправильные вопросы. (с) Oldboy
I
Sileni, безумие. Так называется знаменитый фильм Яна Шванкмайера. Единственный фильм, после просмотра которого мне снились кошмары.
Главный герой, Жан Берло, попадает в психиатрическую клинику. Клиника захвачена пациентами. Процессом заправляет безумный врач. Врачу помогает местный аристократ – извращенец и богохульник. Санитары облиты смолой, вываляны в перьях и заперты в подвале.
Во время очередной вакханалии девушка, в которую влюбляется Жан, тайком передает ему записку "я здорова". Девушка выглядит жертвой – ее заставляют принимать участие в оргиях маркиза; ей приходится быть любовницей безумного врача. Распаленный праведным возмущением не меньше, чем эросом, Берло соглашается избавить свою возлюбленную от диктатуры дегенератов и восстановить порядок в клинике.
Санитары выходят на свободу.
И сюрреалистическая какофония сменяется внятным, расчетливым ужасом. Безумцы были нелепы, отвратительны, ничтожны – но безобидны. Власть санитаров – это последовательное насилие, слепая машина зла.
Клиникой, как оказалось, управляли два врача. Первый считал, что больным нужна максимальная свобода, излечение через самореализацию. Второй – что болезнь возникает вследствие переизбытка жизненной силы. Поэтому при легком расстройстве психики достаточно обычного телесного наказания. Расстройство средней тяжести излечит пара переломов. Если же больной охвачен тяжелым недугом, то в ход идут самые сильные средства – вплоть до ослепления и четвертования.
Первый врач, ошеломленный такой методикой, умудрился засадить своего коллегу в подземелье. Но теперь настало время реванша. Люди, так раздражавшие Жана своими нелепыми выходками, прыжками и гримасами, превращаются в калек, в покорные механизмы бесконечного страдания.
Девушка, разумеется, обычная пациентка, одержимая страстью к сексуальным извращениям. Она не может и не хочет покидать клинику. Она любовница доктора и вполне довольна своим положением. "В годы позора и хаоса" тоже была довольна – о чем Берло предупреждал маркиз. Просто ей захотелось разнообразия.
От открывшейся истины Жан, который и сам неврастеник, окончательно сходит с ума. И в клинике, захваченной сумасшедшими, становится на одного сумасшедшего больше.
Образ закрытого пространства, где безумцы передают друг другу записки "я здоров", чтобы превратить безумие распутной оргии в безумие пыточной камеры, не оставляет меня до сих пор. Гений чешского режиссера препарировал все возможные мифы о государстве и революции. Переворот в психушке оканчивается психушкой. Нюансы безумной системы не должны волновать полноценного человека – систему нельзя исправить. Ее можно либо покинуть быстро и не оглядываясь. Либо лишиться рассудка и стать органичной частью сообщества бесноватых.
II
Со времен Шванкмайера клинику сильно модернизировали. Нынешнее руководство уже не испытывает на пациентах свои утопические теории. Здесь не ГУЛАГ и не анархия. Здесь респектабельное, современное заведение с хорошей капитализацией. У больных даже появились некоторые формальные возможности самоуправления.
Системные оппозиционеры могут направлять свои делегации к врачу, требуя замены препаратов – слишком много "патриотического экстаза", нельзя ли разбавить "либеральной эйфорией". Врач тепло улыбается, проводит с общественностью дружелюбную беседу, выпроваживает ее за дверь и смеется в кулак. Он профессионал и знает, что все дозы и формулы рассчитаны правильно. Если переборщить с "экстазом", пациент впадет в горячку и начнет кидаться на людей. А в гости к врачу заходят разные люди, иногда очень приличные, на них кидаться нельзя. От переизбытка "эйфории" же начнется всеобщее смягчение чувств, помноженное на расслабление плоти – что существенно усложнит контроль над больными со стороны персонала.
Пациент должен находиться в "стабильном" состоянии. Дисциплинирован, пригоден к труду, сосредоточен только на себе, полностью зависим от шприца санитара. На медицинском сленге это называется "норма". Отсюда желание "жить нормальной жизнью".
Если вял – коли его красным: тогда он почувствует, что вокруг мировая война и только от него зависит, выстоит ли Отечество. Такой объект может катать тачку и махать кайлом в течение пяти суток, не отвлекаясь на сон и еду.
Если перевозбужден – коли его белым. Вокруг сразу защебечут соловьи, зажурчат родники, зашумит зеленая роща.
При необходимости повторить. До тех пор, пока не будет достигнут объективный баланс между "напрягом" и "расслабоном", то есть "нормальное" состояние.
И расслабленные, и энергичные могут выйти из-под контроля – перегретая психика взорвется деструктивной истерикой или восторженным ступором. Это сбой в работе. Он возможен. На этот случай у санитаров имеются дубинки, а в больнице – изолированный карцер.
Лекарство называется "оттепелью" и различается только по цвету. Беда в том, что оно, как и всякий наркотик, хорошо усваивается организмом и требует постоянного увеличения дозы. Свежему организму достаточно минимума – "грозного взгляда" или "доброй улыбки". Человеку, годами живущему под воздействием препарата, требуется объем "стреляющего танка" или "амнистии".
"Системные" отличаются от "обычных" тем, что догадываются о своем состоянии, но не мыслят жизни за пределами клиники и при этом крепко подсели на "оттепель" всех расцветок. Крыша над головой, еда, одежда плюс возможность красиво пофантазировать под очередной порцией дурмана. Время от времени они помогают санитарам в обмен на освобождение от "общественно-полезной работы".
Впрочем, в этом дисциплинарном санатории есть и еще одна группа людей. Это несистемная оппозиция. Люди, научившиеся не глотать отраву. Люди с ясным мышлением и адекватным восприятием реальности. Они знают, где находятся, кто виноват и что делать.
Этих людей стараются вычислять. Разоблаченного ждет суровое наказание. Некоторые упрямцы расплачиваются жизнью.
А теперь представьте, что стоите вы где-нибудь в узком кругу, обсуждаете с товарищами план побега – тайными знаками, быстрым шепотом, дергаясь от каждого шороха. И тут один из ваших собеседников закатывает глаза и нежно стонет: "Смотрите, танчики поехали".
Или не танчики. Или он пытается убедить собравшихся "экстремистов", что только дурак не может увидеть эти бесконечные зеленые дали, это ласковое золотое солнце, эту прозрачную воду – не оценить той свободы, которая так неожиданно нахлынула и так убедительно восторжествовала.
В эту секунду по вашему телу проходит ледяная дрожь.
III
11 сентября в Сахаровском центре прошли дебаты, посвященные конфликту в Южной Осетии. Организатором дебатов выступила Национальная ассамблея. Участники дебатов пытались выработать общую, компромиссную оценку решений Кремля в отношении Грузии и непризнанных [уже признанных] республик.
Разумеется, эти дебаты превратились в скандальное форсирование разногласий между участниками Ассамблеи. Потому что нельзя найти правильный ответ, задавая неправильные вопросы. Только Юрий Мухин сохранил трезвость мышления, справедливо указав на изначальную, коренную ошибочность всеобщей оппозиционной какофонии: вопрос ведь не в том, как поступил Кремль, вопрос в том, зачем он так поступил.
Все участники несистемного политического сопротивления согласны, что российский режим обладает всеми чертами режима оккупационного. Решения Кремля – это решения лагерной администрации.
Дискуссии о природе этих решений, о том, насколько эти решения совпадают с интересами заключенных – хорошая возможность разоблачить "актив", как действующий, так и потенциальный. Другого смысла эти дискуссии не имеют, потому что интерес порядочного арестанта один: как можно скорее оказаться на свободе. Про администрацию нужно знать только одно: не верь, не бойся, не проси. Эти нехитрые принципы проверялись десятилетиями лагерной жизни, и каждый раз – с неизменным успехом.
Солженицын пишет:
Убежденный беглец – это еще и тот, кто отклоняет расслабляющие упреки лагерных обывателей: из-за беглецов другим будет хуже! режим усилят! по десять раз на проверку! баланда жидкая! Кто отгоняет от себя шепот других заключенных не только о смирении ("и в лагере можно жить, особенно с посылками"), но даже о протестах, о голодовках, ибо это не борьба, а самообман. Изо всех средств борьбы он видит один, он верит одному, он служит одному – побегу!
Решения системы защищают интересы системы и тех, на кого она работает. Любая реакция на эти решения возможна только для тех, кто намерен в эту систему вписаться. Несистемная оппозиция либо принимает этот принцип как очевидный факт, либо теряет право называть себя несистемной.
"Эволюция" власти невозможна. Достаточно вспомнить, сколько раз за последние годы мы просыпались "в другой стране" - всякий раз понимая, что Кремль опять всех обманул.
Умело чередуя "оттепель" и "заморозки" кремлевские элиты удерживали Россию в состоянии перманентного столбняка. Дмитрий Быков блестяще выразил эту ситуацию через метафору автомобильной пробки – все настолько спешат, что не могут сдвинуться с места. Это называется "стабильностью".
Формула проста: надежда – разочарование – выжидание. Вечный двигатель для грозного топтания на месте, позволяющий без ущерба для кремлевской экологии сжигать излишки общественной энергии.
Российские элиты научились превращать борьбу за свои личные интересы в красочное публичное шоу. Российский народ становится нацией болельщиков. Происходящее никак не влияет на решение проблем рядовых граждан России, но позволяет им отвлечься от этих проблем, выплеснув раздражение на посторонний объект – "чужого", "вредителя".
Когда это раздражение выплеснуто, "быдло возвращается в стойло", по выражению Юрия Аммосова.
Я поддерживаю, как и любой разумный человек, введение российских войск в Цхинвали и даже дальше - при условии, что речь идет о защите мирного населения. Но сторонники кремлевской политики и не скрывают подлинных мотиваций российского правительства: "наказать американских шавок". Господин Пушков 13 сентября объявил на всю страну, что в Грузии на практике реализовывались тезисы "Мюнхенской речи".
Нация болельщиков – это восторженные овцы: "у наших-то волков зубы длиннее и крепче". Для чего волку нужны крепкие и длинные зубы? Чтобы защищать "своих" овец. Потому что волк любит овец, желает им добра, спокойствия и долгой, мирной жизни? Так могут думать только очень правильные овцы.
Если "народ" считает, что российские танки посланы в Осетию не для мира, а для войны, если этот "народ" уверен, что задача государства – не защищать, а карать; если он торжествует не от благодарности спасенных осетин, а от паники завравшегося Саакашвили – я не хочу присоединяться к этому торжеству. Это не мой народ. Это садисты, а не воспитатели.
Оккупационный аппарат обладает силовым ресурсом. Это ресурс помогает аппарату решать свои проблемы. Но это не наш ресурс и не наши проблемы.
Червочкина и Политковскую убивали люди в форме, опричники государства. "Солдатушки – бравы ребятушки". И обожающие публичные расправы "болельщики" ликовали ничуть не меньше. А уж какой радостью реагировал "электорат" на разгон очередного "Марша несогласных". В режиме реального времени побеждающая страна побеждала пятую колонну американских шавок, олигархических наемников, нытиков, бездельников и провокаторов. Как тут не возликовать.
Общественное ликование от разгона "несогласных" и общественное ликование от разгона грузинской армии по природе своей совершенно идентичны. Власть защищает свои интересы, делая народ соучастником своих побед, но не своих выигрышей. Включаться в это ликование можно только после долгих раздумий и с полным пониманием ответственности за этот шаг.
Всякому, кто готов называть кремлевскую плетку "нашей", хотел бы напомнить – вы до сих пор встречались только с ее хвостом, когда этот хвост бил по вашему лицу и по вашей спине. Вы даже запаха ее рукоятки не почувствовали. Но следующий удар приходится на Саакашвили и наступает волшебное преображение – уже и плетка "наша", и рука с плеткой "наша", и владелец плетки – наш, как есть наш.
Осмелюсь поинтересоваться – какова ваша доля в компании Gunvor? Если нулевая, значит ничего "вашего" в России нет и быть не может. Тем более "ваших" репрессий - если вы, конечно, не их жертва. "Святой сапог" топчет каждого, кто нарушает покой кремлевской клептократии – хоть в Гори, хоть в ближайшем ОВД. Восхвалив этот сапог, вы в ту же секунду должны отказаться от любой оппозиционной деятельности, уравняв интересы Кремля и свои собственные интересы.
То есть легитимизировать власть, дав ей право действовать от вашего имени. Разделить с ней ответственность за все ее прошлые и будущие преступления. Такой договор подписывается не чернилами, отмене или пересмотру он не подлежит.
Поэтому патриотические пасторали, основанные на сознательном умолчании деталей и подкрепленные к тому же недвусмысленными выпадами в адрес либеральных союзников, можно рассматривать только как заблуждение.
Но вместо того чтобы объяснить эти очевидные факты и попытаться найти компромиссное решение, либеральные союзники отреагировали, словно упоротые. Речь, разумеется, идет не о Гарри Каспарове. Наиболее резкие заявления допустил в адрес "партии войны" Владимир Милов.
Речь Милова не содержала сюрпризов: кому, как не экономисту, критиковать экономические последствия конфликта. Увы, даже самый "патриотический" фестиваль имеет свои расходы, которые будут покрыты из личных средств доверчивых зрителей.
Однако на следующий день после дискуссии Милов опубликовал у себя в "Живом Журнале" ряд комментариев к собственному выступлению. Поздравляю, Владимир Станиславович, Вы банкрот.
Не знаю, чем Вы руководствовались, рекомендуя посадить Эдуарда Лимонова и его сторонников в зоопарк: жизнью за решеткой нацболов не удивишь, зато особенности либеральной оттепели предстают во всем великолепии. Остается только надеяться, что дикобразы, кенгуру и лохматые пони никого не заставят овладевать профессией швеи-мотористки; они животные, конечно, но все-таки не звери.
Можно ли считать допустимыми прямые оскорбления в адрес оппонентов? "Мудаки", "гопота", "горлопаны" - все эти слова крайне унизительны, но при этом не несут в себе никакой политической оценки. Именно поэтому их так любят скандировать активисты "Молодой Гвардии Единой России", объясняющие собственную интеллектуальную нищету "маргинальностью" противников. Это даже не снобизм. Это попытка навязать сопернику собственные правила игры, перейдя от обмена мнениями в обмен оскорблениями. Победителем такого состязания становится тот, кто более нагл и бесстыден. Вы действительно желаете себе победы в этих номинациях, Владимир Станиславович?
Попытка занять место главного мачо российской демократии ко многому обязывает, но стоит ли отдельно подчеркивать молчание нацболов во время вашей речи? Лимоновцы не были подавлены или зачарованы, просто это норма поведения любого воспитанного человека – не перебивать выступающего.
Отдельно хотелось бы отметить слова-паразиты "клево", "круто", "отстой". С таким словарным запасом хорошо идти в ведущие MTV или во всю ту же "Молодую Гвардию", там и бейсболку дадут. Я почему-то не представляю себе человека, предпочитающего такую лексику, иначе чем в бейсболке. И я бы точно не доверил такому человеку свою жизнь, свою безопасность, свои сбережения, свою свободу. Парламент – не обложка мужского журнала, здесь не надо easy life, здесь все по хардкору.
Я не зря обращаю свое внимание на такие мелочи. Человека формирует стиль, и тот стиль, который демонстрирует Владимир Милов, заставляет вспоминать людей, которых лично я не могу называть иначе, чем "сволочами". Для низовых сотрудников ФЭП этот стиль особенно характерен, его так и называют – "комсомольский". Возможно, кто-то нашептал Милову, что подобное поведение характеризует человека "современного, динамичного, нацеленного на успех". Владимир Станиславович, Вас обманули. Перестаньте пожалуйста. Такими словами и "лингвистическими программами" с нами до сих пор общались только личинки кремляди и Илья Яшин – но у Яшина возраст, а у Вас что?
И зачем откровенно клеветать на Лимонова, заявляя, что он отрицает дискуссионный принцип Ассамблеи, выдвигая ультиматумы и угрожая расколом? Заявление лидера нацболов было резким, но даже самый пристрастный слушатель не сможет найти там никакой нетерпимости к чужому мнению. На протяжении речи Лимонов несколько раз подчеркивал, что его мнение – равное среди прочих.
Заканчивает свой комментарий Владимир Милов призывом заняться делом: сосредоточиться на объединении демократов. "Лучше бы делом занялись, чем по маршам бегать" - меня опять посетило ощущение трагического дежа вю.
Я пишу все это не для того, чтобы защитить Лимонова и дискредитировать Милова. Но устанавливать законы может только тот, кто способен им следовать. Призывающий к порядочности, терпению, торжеству разума и ответственности должен быть первым примером всего вышеперечисленного. Если Милов способен назвать нацболов мудаками, которым место в зоопарке, то почему Путин, по мнению все того же Милова, не имел права аналогично отреагировать на Саакашвили?
Я демократ и либерал, но я боюсь поддерживать таких демократов.
Хорошо. Представим, что объединение демократов – действительно важное и полезное занятие. Каковы его цели?
IV
Все ненасильственные революции последних десятилетий учили нас только одному – массовый гражданский протест возможен только при условии объединения оппозиции. Лимит доверяя власти исчерпан, и поэтому каждый настоящий политик считает своим долгом выступить против государственной системы, чьи главные принципы – обман, грабеж и насилие. Любое объединение на флангах имеет смысл только как часть общего объединения протестных сил.
У нас нет возможности победить легальными путем. У нас нет права побеждать нелегально – путем террора и вооруженного восстания. Остается неповиновение. Как только неповиновение станет повсеместным, режим изменит правила или капитулирует.
Но еще ни один режим не менял правила добровольно. Тем более российский режим – которому есть, чего опасаться.
Государство, которое действительно заботится о своих гражданах, исходит из трех принципов: закон, благосостояние, свобода.
Без первого и главного принципа – закона – все остальные теряют смысл. Потому что закон – это право, безопасность, гарантии. Если собственность и свобода не защищены законом, они фиктивны.
До тех пор, пока власть не соблюдает собственный закон, никакие переговоры с ней невозможны. Никакие "войнушки" и "амнистии" не могут свидетельствовать в ее пользу. Все это – только очередной морок, шприц в руках расторопного санитара.
Задача несистемной оппозиции – видеть этот шприц и этого санитара, говорить о нем всем сомневающимся, а вовсе не подставлять под кремлевскую иглу свое измученное ломкой безвластия тело.
Оттепели "патриотических" и "либеральных" цветов сменяют друг друга без перерыва. Сначала решение по делу Асламазян и возможность УДО Ходорковского. Потом война в Грузии и ужесточение миграционного законодательства. Потом покаяние Путина на телеканале Fox News и миграционная вольница. Потом закон об УБОП – эти ребята будут теперь заниматься ловлей экстремистов и ни на что другое не отвлекаться. Теперь опять УДО Ходорковского.
Это паноптикум. Калейдоскоп порочных фантазий. Соблазнительное вращение лохотрона.
Неужели кто-то считает, что разорвав коалицию и сунув в кремлевскую лапу записку "я здоров", можно вытащить счастливый билет с гарантией смены курса – хоть на патриотический, хоть на либеральный?
Лишив оппозицию шанса на победу, любой раскольник немедленно потеряет всю привлекательность в глазах Кремля и отправится мыть тарелки – лох сделал дело, лох должен знать свое место. И по спине его будет ходить все та же нагайка - чтобы страх не забывал. Власть договаривается только один раз, а потом начинает шантажировать своих незадачливых холопов, сводя их во все больший срам - за примерами далеко ходить не надо.
Это очевидный факт, но наблюдая смятение некоторых оппозиционеров от самого призрачного шанса полизать сахарный Кремль, я вновь и вновь вынужден повторять очевидное.
Когда обсуждаешь побег, дискуссии неизбежны. Можно толпой вышибить дверь. Можно сделать подкоп. Можно подкупить охрану.
Но пока на каждой площади не будет стоять по огромной печи для неверных государственных служащих, все, что нам надо знать о Кремле, укладывается в четыре заповеди.
Не верь.
Не бойся.
Не проси.
Не сотрудничай.
Можно распадаться и объединяться, целиком и кусочками, искать компромиссы и спорить о разногласиях, проводить время в кабинетных беседах или строить баррикады на улицах.
Но если кто-то нарушает одну из этих заповедей – этот человек искал не свободы. Он искал возможности гордиться своим рабством.
Но гордиться не получится.
И пусть потом не жалуется, что его об этом не предупреждали.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
