Солженицын был в этом смысле прежде всего всеобщим родственником, и только потом уже — гением, классиком и национальным героем. Очень важно было знать, что он жив, и уже одним существованием своим на свете делает нашу жизнь чудеснее и сложнее.
Александр Исаевич был человеком до такой степени грандиозным, что его украшали даже пародии. Добрые или едкие, его сатирические портреты таинственным образом только подтверждали значимость оригинала — подобно булгаковскому Ивану Васильевичу — Станиславскому он сообщал свое подлинное величие даже чужой иронии.
Так, в одном из шуточных рассказов Андрея Сергеева, где "Солженицын ежедневно выпускает обращения к правительствам и народам мира", обнаруживается замечательно точное:
Я шел через лес в сторону Глухова и на опушке вдруг увидал поляну и на ней: обычные печатные обращения на стволах и — записки, записки, записки от руки — наколотые на сухие веточки, пришпиленные булавками к пням, разложенные на траве.
Великий писатель находил время обращаться ко всем поименно:
— Виктор Николаевич, дорогой, очень надежусь.
— Федя, какие же собаки ненужные бывают?
— ЗИНА, НЕ ПУЩУ!
И действительно. Казалось, что у Солженицына хватит сил, терпения и крепости, чтобы научить всех, помочь, напутствовать и предостеречь буквально каждого — будь то вожди с президентами или Федя и Зина с Виктором Николаевичем. И только теперь, после многих лет пренебрежения, до чиновничьей и праздной публики доходит смысл его давних статей и выступлений. Оказывается, что "Как нам обустроить Россию" было не "архаичной фантазией", но — своевременным точным советом.
Его самая любимая, постоянно повторяемая им идея "сбережения народа" казалась несущественной, необязательной в годы, когда русская история щедро тратилась на жертвы внешнему миру, неизменно награждавшему своих спасителей презрением и ненавистью. Но теперь, когда все прежне-русское — в человеческих типах, общественной жизни, задачах политики или словесности — стремительно съеживается, уступая место "бизнесу", истончается, кончается буквально у нас на глазах, именно "сбережение" делается первой общественной целью, если, конечно, кроме бизнеса у нас когда-нибудь заново появится и общество.
Важно также, что Солженицын умел найти для русской политики, для сформулированной им почвенно-земской идеологии органически подходящие ей слова. О, если бы наши министры прекратили жевать зачерствевший учебник по девелопменту-креативу и, плюнув в рожу национальному "проекту" и человеческому "капиталу", заговорили бы солженицынским языком. Впрочем, чтобы избежать комедийности, надо признаться: тогда на их месте должны были быть совсем другие министры.
Однако дело не только в идеях.
Александр Исаевич обладал талантом прежде всего литературным, а не политическим. Разговоры о том, что значение его как писателя происходит исключительно от борьбы с КГБ и обличения лагерной системы, принято вести в кругу людей, вообще не разбирающихся в русской словесности. Меж тем в число несомненных писательских шедевров, им созданных, стоило бы поместить не только канонические "Один день", "В круге первом" и "Архипелаг" (страшную и в то же время веселую книгу!), но и "Теленка", и "Август Четырнадцатого", и "Ленина в Цюрихе", и много еще того, что будут читать и перечитывать его грядущие поклонники. Пытчивые, как удачно придумал другой вышутивший, а на деле восславивший Солженицына сатирик, читатели.
И я надеюсь, что время подтвердит мою уверенность в том, что не оцененное еще в полной мере "Красное Колесо" — это прежде всего увлекательнейшее чтение, лучшее, что было написано о Русской революции со времен трехтомника Л. Д. Троцкого. Драматический синтаксис, создающие образцово кинематографическое напряжение выдержки из новостей и газет, психологическая анатомия героев, наплывающий на Россию хаос, которому нет преграды и от которого нет спасения: эту волшебную книгу можно читать всю жизнь. Жаль, что Александру Исаевичу не хватило даже и долгих его лет на то, чтобы продолжить Узлы и завершить свою восхитительную работу. Но и то, что он успел, — захватывает однажды и навсегда.
Есть такой старый вопрос: какую книгу вы бы взяли с собой на необитаемый остров? Отвечаю. Десять томов "Колеса".
Вообще, солженицынский масштаб был таков, что в русском обществе просто не существовало такой точки обзора, с которой его можно было бы "снисходительно не признавать". Все многочисленные "разоблачения" его личности, исходившие от советских и антисоветских, посконных и загранолюбивых, обидчивых и сердитых, вызывали не столько злость, сколько жалость: с таким же успехом разоблачительные господа могли топать ногами на море. Неловкость, сплошная неловкость: за врагов Солженицына было стыдно, когда они приписывали ему несусветные дикости, объявляли его то фашистом, то "реакционно-мессианским пророком", а то и вовсе русским аятоллой. И это при том, что взгляды Александра Исаевича — в действительности очень умеренные, предельно рациональные и по-своему очень "американские", то есть подлинно-демократические, — ох как далеки были от всего того, что "приличные люди" так не любят в России. Скорее уж, Солженицын как деятель воплощал в себе то, на чем держится как раз весь западный мир, и даже этого в нем изряднопорядочные критики не поняли и не узнали. Что же до гонителей с противоположного края, то там и говорить не о чем: "клеветал", "не любил нашего товарища Сталина", "работал на сатанинское ЦРУ". Только и есть, что сказать: милое ЦРУ! Забери уже куда-нибудь, желательно к черту, таких патриотов.
А еще было что-то очень существенное в самой личности Александра Исаевича, что заставляло считать его образцом, эталоном поведения человека, и то был вовсе не "антилиберализм", "антисоветизм" и прочие ярлыки в том же роде. Обаяние Солженицына, которое так явно чувствует всякий, кто открывает его автобиографические сочинения, исходило от его немыслимого жизнелюбия: вся его жизнь есть, если угодно, урок по борьбе с унынием. Реальность — любая реальность, а не только крайняя по жестокости, лагерная — обыкновенно направлена против человека, превосходящего общее место. А уж тот мир, в котором провел большую часть жизни А. И., и вовсе не оставлял ни единого шанса на рискованную самостоятельность. И все-таки он разгромил эту бетонную объективность. Учитель математики, он опроверг всю печальную арифметику, которая полагалась ему, как родившемуся в 1918 году, а затем еще и призванному, посаженному, заболевшему, преследуемому. И в итоге даты жизни его на могиле будут напоминать старые фантастические романы — ведь сама цифра 2008 уже говорит человеку двадцатого века о том, что трудное настоящее пережито, и наступило какое-то далекое смутное завтра, по всей вероятности, более спокойное и счастливое. Но все-таки этот страшный, хотя и бодрый, веселый, как и "Архипелаг", урок его биографии еще пригодится, когда арифметика русской истории снова примется делить и вычитать растерянных людей.
Но кроме долголетия публицистики Солженицына, значения его личности и бессмертия его прозы, есть и еще одно важное обстоятельство, связующее его имя с будущим.
Сейчас, в траурные дни, принято говорить о том, что скончался последний великий русский писатель, ушел последний классик. Никак не желая задеть чувства произносящих эти слова, не могу согласиться. Думать так — значит перечеркивать все то общественное, чему посвящал себя Александр Исаевич, отрицать ту любовь к отечеству и ко всему русскому (русскому, а не фальшиво-"российскому"!), которой он отличался всю жизнь.
Ведь если работа Солженицына не была напрасной — он не будет последним. Он и сам, как мне кажется, совсем не хотел бы закрывать собой и большую русскую литературу, и традицию всеотзывчивых писателей, ответственных за все, что делается в нашей несчастной России. Русская речь, бесценной частью которой стали его вещи, обязательно подарит нам продолжателей его трудов. Тех, кто, отвергнув гнусно мельтешащую моду и общие места эпохи, откроет, ему вслед, словарь Даля и сочинит новые дивные книги.
И мне кажется, что Александр Исаевич, родственный всякому волнующему слову, сочиненному по-русски, с высоты тех невидимых мест, куда определит его Господь, благословит эту работу. Оригинал статьи опубликован на сайте www.rulife.ru
Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter
