Состоявшийся в конце прошлой недели уход Алексея Митрофанова из ЛДПР в "Справедливую Россию" наделал действительно много шума. Сергею Миронову и его партии предстоит теперь самим думать, как совместить в рамках одной партии и одной думской фракции Митрофанова – фактически одного из организаторов последнего московского гей-парада в мае этого года, и Александра Чуева, борющегося с вездесущими "содомитами", как Лаокоон со змеями. В конце концов, в рамках одной и той же Республиканской партии в США сосуществуют и ярые консерваторы, представляющие "моральное большинство", и самые отвязанные либертарианцы. Да и у демократов внутрипартийный плюрализм охватывает как прогрессивный либеральный мэйнстрим, так и фактически черных нацистов в духе Лу Фаррахана и не слишком далеко от него ушедшего Джесси Джексона.
Нет, проблема – совсем не в этом. Все комментаторы обратили внимание на ключевой пункт аргументации Митрофанова, видящего в сегодняшней ситуации признаки установления в стране двухпартийной системы: "Всех надо сбивать в две силы, как в США. Должны быть две политические силы, которые не должны допускать создание новых" (цитирую по агентству Regnum). Большинство из них при этом с той или иной степенью откровенности отвергли принцип принудительного "обрезания" российской многопартийности и сведения партийной системы к двум кремлевским партиям.
Между тем абсолютно никто не обратил внимания на самое главное, лежащее на поверхности соображение, хорошо известное любому второкурснику юрфака. Наличие в стране двухпартийной или многопартийной системы определяется отнюдь не волей начальства, а исключительно тем, какая в ней действует избирательная система.
"Континентальная" пропорциональная система, при которой избиратель голосует за партийные списки, распределяющие затем места в парламенте пропорционально числу поданных за каждый список голосов, неизбежно приводит к созданию большего или меньшего количества "идеологических" партий (которые в современных условиях было бы точнее, впрочем, назвать псевдоидеологическими). Именно такая избирательная система в общем и целом была характерна для стран континентальной Европы на протяжении всего ХХ века.
Другая избирательная система, мажоритарная, предполагает избрание депутатов не по партийным спискам, а по одномандатным округам, когда избиратели голосуют за конкретного кандидата. В наиболее законченном и логическом виде это голосование происходит в один тур, при котором депутатом становится кандидат, набравший хотя бы на один голос больше, чем другие. Такая избирательная система в один тур по принципу "first past the post" называется еще англосаксонской. Она изначально существует в двух старейших, самых стабильных и во многих отношениях образцовых демократиях: в США и в Великобритании. Она же применяется во всех государствах, бывших когда-то британскими колониями: от Канады и Австралии до самой многонаселенной демократии мира – Индии. Именно такая избирательная система уже через несколько избирательных циклов неизбежно приводит к формированию двухпартийной системы: тори и виги, демократы и республиканцы, партия А и партия Б.
При этом, разумеется, нет и речи о том, что остальные партии запрещены или им не дают зарегистрироваться для участия в выборах. В тех же Соединенных Штатах, помимо демократов и республиканцев, существует еще не менее четырех с половиной десятков партий. Самые крупные из них – Либертарная партия, Зеленая партия и Партия реформ. Однако в списке американских партий можно найти и Коммунистическую партию США, и Христианскую партию свободы, и Пацифистскую партию Америки, и Американскую фашистскую партию, и Партию марихуаны, и множество других. Самое главное, впрочем, в американской партийной системе – это не многообразие экзотических микропартий, а тот факт, что реальная, "идеологическая" многопартийность и политический плюрализм осуществляются там в рамках каждой из двух главных партий. При этом и Демократическая, и Республиканская партия имеют весьма мало общего с тем, что понимается под словом "партия" в Европе – это скорее механизмы организации участия граждан в выборах, а вовсе не объединения политических единомышленников.
В Великобритании среди нескольких сот партий, чьи названия фигурируют в реестрах юридических лиц, в настоящее время насчитывается 18 партий, обладающих как минимум одним депутатом в Палате общин британского парламента, в парламентах Шотландии, Уэльса или Северной Ирландии, либо в Европейском парламенте.
Иногда одной из таких "малых" партий удается нарушить двухпартийную монополию. Именно так произошло в Англии в начале ХХ века, где лейбористы сумели вклиниться между либералами и консерваторами, а впоследствии и занять место второй партии, победив в 1924 году на выборах и сформировав правительство. Либералы (которые сейчас называются "либеральными демократами") были вытеснены на третью, вспомогательную позицию в той конструкции, что получила у политологов название "системы двух с половиной партий".
Какая из двух основных избирательных систем лучше – англосаксонская (и вытекающая из нее двухпартийная система) или пропорциональная (с бонусом в виде многопартийной системы) – предмет нескончаемых споров среди политологов. Есть, впрочем, несколько простых, очевидных и проверенных исторической практикой соображений.
Двухпартийная система идеально подходит для установления стабильного и застрахованного от крайностей политического режима, при котором победившая на выборах партия формирует правительство и проводит в жизнь свою программу на протяжении всего своего мандата. При этом мощная и ответственная оппозиция готовится сменить правящую партию на следующих выборах, если результаты ее правления не устроят хотя бы относительное большинство граждан.
На протяжении всего бурного XX столетия англосаксонские демократии были твердынями стабильности и свободы посреди океана коммунистической и фашистско-нацистской вакханалии, захлестнувшей Европу и мир. Это происходило, однако, не потому, что от потрясений, поставивших Европу на грань выживания, они были спасены божественным провидением или застрахованы непостижимым и уникальным стечением исторических обстоятельств. Нет, все гораздо проще: гарантией сохранения свободы, демократии и стабильности стала именно мажоритарная избирательная система, маргинализирующая самых разных экстремистов и делающая невозможным приход к власти в масштабах страны крайних политических сил – своего рода fool proof, "защита от дурака", непозволяющая запустить механизм самоуничтожения демократии.
И наоборот, именно пропорциональная система, абсолютно непропорционально (извините за каламбур) усиливающая влияние мелких парламентских партий при формировании правительства… система, негативный эффект которой к тому же усиливается в условиях парламентской, а не президентской, республики – именно она привела в промежутке между двумя мировыми войнами к власти фашистские и нацистские партии не только в Италии и Германии, но и в большей части Центральной и Восточной Европы. Она же стала не последней причиной прихода к власти левых, последующей гражданской войны и установления франкизма в Испании. В значительной мере на ее счет нужно отнести и такое ослабление Франции в результате победы левого Народного фронта, которое привело затем к фактическому параличу французского государства еще до того, как германские танки въехали в Париж в мае 1940 года.
Пропорциональная система, предоставляющая, на первый взгляд, больше возможностей для представительства в органах власти самых разных политических течений и взглядов внутри общества, на деле оставляет избирателю гораздо меньше возможностей влиять на политический процесс. Не избиратель, а партийно-бюрократические аппараты, в конечном счете, определяют, какие конкретно люди будут заседать в парламенте и как они там будут голосовать. Именно от них, от секретариатов партий, составляющих списки кандидатов, а вовсе не от избирателей, зависит при такой системе каждый конкретный депутат. И парадоксальным образом, при всей неустойчивости формируемых на коалиционной основе правительств, остается неизменным закостеневшим режим, лишенный реальной конкуренции и шансов на кардинальное обновление, на смену правящей элиты в результате выборов и замену ее новой. По существу, при пропорциональной системе нет правящих партий и партий оппозиционных, нет чередования партий у власти и регулярной смены элит у руля страны. Все вместе эти парламентские партии образуют одну замкнутую и законсервированную корпорацию, свято блюдущую свою неприкосновенность и от выборов к выборам лишь незначительно меняющую процентное соотношение между своими компонентами. Излишне говорить, что такая система, мало зависящая от избирателей, создает тепличные условия и для коррупции, и для посягательств на права и свободы граждан. Именно эти ее свойства побудили, в частности, Карла Поппера прийти к озвученному им в 1987 году выводу: "Пропорциональная система противоречит демократии".
Постсоветская российская демократия проделала поучительный и удручающий путь от полностью мажоритарной избирательной системы, доставшейся в наследство от СССР, через смешанную пропорционально-мажоритарную систему к тому, что мы впервые на общероссийском уровне увидим во всей своей красе 2 декабря этого года. И, к сожалению, можно констатировать, что в "партократизацию" избирательной системы России весомый, если не решающий, вклад внесли наши либералы и демократы, в едином самоубийственном порыве яростно выступавшие за пропорциональную систему под видом заботы об укреплении некой "молодой российской многопартийности".
Есть непреложная логика в том, что система авторитарной, корпоративной и никак не зависящей от народа власти облеклась у нас в естественную для нее пропорционально-партократическую форму в самом чудовищном и гротескном ее виде: когда партии создаются лишь с прямой административной санкции правящего режима, а невозможность создания и прохождения в парламент новых, не зависящих от администрации президента партий, едва ли не прямо прописана в законе с его драконовскими нормами о 50-тысячной минимальной численности любой партии, 7-процентном проходном барьере в Думу и мелочной регламентацией каждого шага в процессе создания и деятельности партий. И что же? Увы, даже сейчас единственным российским политиком, пусть поздно, но ясно и недвусмысленно выступившим, наконец, против пропорциональной системы в пользу мажоритарной, остается Гарри Каспаров.
Какой должна стать избирательная, а значит и партийная система в новой, послепутинской демократической России – придется решать, возможно, очень скоро. А значит, уже сегодня должна начаться содержательная дискуссия на эту тему – и в российском политическом классе, и в обществе в целом.
Как известно, в так называемых странах "народной демократии" (ГДР, Польша, Болгария, Венгрия и другие) существовали, помимо правящих партий, еще и фиктивные "партии" – сателлиты, признававшие "руководящую и направляющую роль" коммунистов. Даже в Северной Корее, являющей собой самый свирепый тоталитарный режим на планете, в коалицию с правящей Трудовой партией Кореи (ТПК) входят еще две: Корейская социал-демократическая партия и Партия Чон-гу.
Подобно анекдотическому попу, в мясопустную неделю молитвенно повелевающему "порося, порося, претворися в карася", Митрофанов и Миронов могут сколько угодно сыпать политическими заклинаниями. Суть дела от этого не изменится. Создаваемая в кремлевской администрации "американская двухпартийность по-российски" по-прежнему будет иметь общего с настоящей двухпартийной системой не больше, чем европейская многопартийность – с политическим режимом Северной Кореи.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
