И подумайте сами: разве существо, у которого внутри провода и слоты, могло бы назначить мне встречу в таком чудном месте, как зоопарк? Среди воя, лая, блеянья и кряканья? В средоточии ядреного этого запаха, который и описывать не буду, – всякий, побывавший хоть раз в зоопарке, запоминает его навсегда? Нет! Живое тянется к живому.
Так что стою у клетки бурого медведя, табличка висит. Cамого медведя нет, то ли спрятался, то ли уже залег на зимнюю спячку – черт их, медведей этих, разберет. Смеркается. Вдыхаю особенный зоологический воздух, вверху кричат вороны, по водной глади уточки скользят – тут как раз подходит Борис.
– Хочу тебя, Питирим, порадовать! Мы блистательно изменили эмблему нашей партии, ребрендировали, так сказать. Вместо бурого медведя у нас теперь белый. Белоснежный, – и он сделал размашистое движение рукой в сторону пустой клетки. – Вот, посмотри, – и календарик мне протягивает: там с одной стороны весь 2006 год, на месяцы и недели разделенный, а с другой – логотип партии. Медведь действительно белый.
– Здорово? – говорит. И моего ответа ждет трепетно, видно, что волнуется. Опять отмечаю: нет, точно, не робот. Как бы ему объяснить, чтобы не огорчить? Учитывая его чисто человеческую впечатлительность?
– Понимаешь, – говорю, – тяга вашей партии к белому – это непреходящее стремление такой постсоветской..., – ищу нужное слово, нахожу: – ... Кабирии к светлому и прекрасному. Это извечная и неизбывная мечта всякой..., – опять ищу слово, легко нахожу, умом гибок, как в молодые годы: – ... Камелии о белом свадебном платье и белоснежной фате. Об утраченной невинности. Это, Борис, сюжет для психоаналитика. Старика Фрейда в молодости читывал?
- Ну ты, Питирим Игнатьевич, даешь! – возражает спикер. – Где наш медведь и где твой Фрейд! Ты знаешь, как мы тебя уважаем, как к тебе прислушиваемся. Трепетно! Но здесь...
– А ты не горячись. Человек не властен над собственным бессознательным. И ты, Боря, хотя ты спикер и все такое, – тоже.
Глянул между делом в клетку косолапого – по-прежнему пусто. Нет хозяина. Ну, нет, так нет. Продолжаю:
– Помнишь, Боря, последние выборы?
– Думские, президентские?
– Думские. Там у вас был ролик: ты за столом, весь в белом. Рубашка белая – шерстяная, что ли. Лампа с белым плафоном уютно так светится.
– Ну-ну, – вижу, вспомнил – он и сразу напрягся.
– Так вот, – гну свою линию, – ты там за письменным столом весь в белом и задушевно так говоришь: "У меня есть мечта..." Почти Мартин Лютер Кинг. А над плечом твоим – фотография: президент наш, в опять же в белоснежном кимоно, сидит на татами. Имело место?
– Ну и память у тебя, Питирим! Я уже позабыл, а ты все помнишь!
– На память пока не жалуюсь. Но скажи мне, Борис, честно, как будто ты в первый раз анкету выездную заполняешь, – ты себя во всем белом, на фоне облаченного в белое президента как чувствовал?
– Как всегда. Нормально. Разве что под софитами в шерстяной рубашке жарковато было. А так полный ажур.
– Вот я и говорю: подсознательное стремление к белизне как символу чистоты и невинности. У тебя и твоей партии. Что и требовалось доказать.
– Так этот ролик пиарщики придумали!
– Но твое-то естество, Борис Вячеславович, дорогой ты мой человек, эту пиаровскую придумку приняло! Она, придумка эта, в твое подсознание органично, без шума и пыли, легла! Вот в чем дело! Это синдром Кабирии и есть! От меня ничего не скроешь! Матерому психоаналитику вроде меня только краем глаза взглянуть на вашего обновленного медведя – и у того поверх морды тут же белоснежная фата проступает! И ваши мысли и потаенные желания все как на ладони.
Анатомировал я его и его медведя по полной программе, вижу – огорчился он ужасно. Впал в растерянность, засуетился, забормотал:
– Что же теперь делать? Наставь, Питирим, помоги! Может, так: медведь летом – бурый, а зимой – белый?
– Борис, – говорю, – окстись! Это же не заяц!
– Да, да, – говорит. – Точно.
И тут в клетке, возле которой мы разговоры наши говорили, откуда ни возьмись нарисовался шакал, присел, глянул с ненавистью и залаял на нас мерзким пронзительным лаем. Гнусно залаял, с подвываниями. Лает, а из разверзнутой пасти на пол слюна стекает.
Борис Вячеславович даже вздрогнул от неожиданности. У меня как у человека неординарного, глубокого сразу мысль: может, знак какой? Может, жизнь преподносит нам себя в обобщенном, метафорическом виде? Понял намек, расшифровал ребус – на коне. Нет – остался на обочине.
Останавливаю проходящего мимо человека в синем рабочем халате. Спрашиваю: как так? В клетке медведя – шакал. Или гиена, черт их разберет. Почему? И где медведь?
– Медведь был. Исчез. Украли, наверное. Теперь тут шакал. Свято место пусто не бывает.
– А что орет так страшно?
– Голодный, – пожал плечами мужичок. – Жрать нечего. – А что он жре... ест?
– А все. Мясо. Падаль. Деньги даже жрет.
– Деньги? – удивился Борис Вячеславович.
– Давеча один мужичок, из этих, из новорусских, пятьсот евро в трубочку скатал, через барьерчик перелез и стал его дразнить. Сожрал вместе с рукой. Мужик ушел домой с тремя пальцами...
Попробуешь? – любезно адресовался он к моему спутнику.
– Подумаем, – уклончиво ответил спикер.
Ага, думаю, значит, не метафора, просто ужимки жизни, гримасы дикой природы, совпадения. Или все-таки знак?
– Что бы ни случилось – донесся до меня голос спикера, – мы еще больше сплотим наши ряды под знаком шака... тьфу, белого медведя! Будем идти вперед и твердо стоять на земле! Одновременно!
– Идите, – говорю, – хоть на полюс.
Все события и персонажи являются вымыслом. Любые совпадения случайны.
