Разложение политики
Последние годы мы живем в неидеологическом, а с утверждением путинского режима – и в неполитическом обществе, контроль над которым все более и более переходит к чиновничеству. Это означает, что в обществе очень ослабли или потеряли авторитет те силы – интеллектуальные, социальные, экономические группы, которые могли бы обсуждать важнейшие проблемы существования этого общества, определять перспективы и цели его движения, равно как и взвешивать последствия уже принятых решений или отказа от них. Это означает, что никем уже не контролируемое, а потому ставшее вполне безответственным чиновничество будет рассматривать любую социальную проблему только как техническую задачу управления, поставленную его начальством, и только под углом зрения корпоративных или частных интересов, что немедленно исключает других участников и их понимание ситуации.
Такая смена оптики ведет не просто к резкому сокращению обозримого пространства, отказу общества от своего будущего.
Речь идет о том, что в условиях установившейся безответственности властей чиновничество просто не способно учитывать ценностные аспекты ситуации, то есть принимать во внимание моральные, социальные, экономические представления и интересы кого-либо другого, кроме тех, кто стоит у власти (так это было с развязыванием второй чеченской войны или "делом ЮКОСа", в истории с "монетизацией" и в других аналогичных случаях). Логично предположить, что из-за этого "проблемы" и не будут "решаться", то есть переводиться в практический план соответствующих действий. Вполне достаточно имитации готовности действовать, решительности, позы уверенного в себе руководителя и лидера, как мы многократно могли наблюдать это в ходе различных попыток реформ (военных, судейских, административных и проч.), или – как это было уже в советское время – "отчета планами на будущее".
Упразднение политики, главное достижение путинской администрации, служит симптоматикой вполне определенных изменений не только в государственных структурах, но и самом обществе. Я бы выделил в этом ряду лишь два аспекта, кажущихся принципиально разными, но по своим последствиям оказывающихся очень сходными: примитивизация социальной жизни и нарастание цинизма.
В экономике есть понятие "короткие деньги", в нашем случае мы можем говорить о "коротких политиках", интересы и представления которых не выходят за рамки сегодняшнего дня, то есть постоянной оглядки на начальство и заботы о сохранении кресла под собой.
Как показывают исследования нашего центра, лица, составляющие сегодня околовластную "элиту", просто не в состоянии представить себе, что будет завтра (и со страной, и с ними самими).
Их сознание – это сознание временщиков, завязанных на тех, кто для них сегодня "начальство". Сверхконцентрация власти, оборачивающаяся упразднением слабого парламента, ликвидацией многопартийности, насаждением чекистов во все структуры управления – от нефтяных компаний до библиотечного дела, – идущих одновременно с зачисткой политического и информационного поля, выжгла не только слабый потенциал и механизмы селекции политического лидерства, но и уничтожила сам смысл выборов, сохранив за ними исключительно ритуальный смысл изъявления массовой покорности. В массовом сознании вновь восстановился старый принцип – прав тот, кто начальник.
Иначе говоря, административный произвол сегодня становится главным принципом легитимности социального порядка.
Но редко что бывает однозначным (может, кроме глупости и жестокости). Достигнув полноты управляемой (и суверенной от внутренней и внешней критики) демократии, президентская администрация тем самым запустила процесс разложения авторитета власти, медленное, почти незаметное подрывание ее легитимности. Если все становится пиаром, делом исключительно политтехнологов, то в обществе неизбежно будет расти убеждение, что честные выборы вряд ли возможны (сегодня, как это следует из данных наших исследований, с таким мнением согласны примерно половина населения России или чуть больше, причем подобные оценки относятся как к прошлым выборам, так и к будущим, включая выборы президента в 2008 году, в отношении которых 53% россиян думают, что голосуй не голосуй, результаты все равно будут сфальсифицированы). И эту уверенность ничем сломать нельзя, поскольку она не предполагает самой возможности споров, аргументов, рациональных доводов. Она возникает из всеобщего диффузного опыта коррумпированности административных структур любого уровня, или – лучше сказать – из повседневного чувства общественной жизни.
Так называемый "рейтинг Путина" есть симптом дезориентированности людей, проявление крайне низкой оценки деятельности всех государственных институтов.
«Рейтинг» – это проекция ожиданий, надежд на доброго царя, не более того. Сужение круга политиков, на которых еще может надеяться население, до одного Путина (а, по данным последних опросов, почти никто из ведущих политиков не получает доверия более 3-6% опрошенных, если не считать Жириновского и Зюганова, собирающих 11-12% протестных голосов) означает не рост авторитетности президента, не признание его в качестве эффективного политика и лидера нации, а утрату доверия ко всем другим политическим и социальным институтам: правительству, суду, прокуратуре, Думе, местным властям, милиции, партиям, профсоюзам и т.п. (доля тех, кто "полностью доверяли" им, в сентябре составляла всего от 4 до 16% опрошенных, намного, в разы, уступая тем, кто "полностью недоверял" им), медленного распространения в народе глубокого и стойкого убеждения о том, что политика – дело грязное, что у власти сегодня могут быть только жлобы, жулики и демагоги (которые тоже мошенники). Из всех институтов уважение и определенный символический кредит у населения сохраняют только президент и церковь. В обоих случаях, их авторитет не основывается на реальных достижениях и практических заслугах. Церковь как ведомство выступает суррогатом морального авторитета в имморальном обществе (ее высокий статус не связан с тем, что это конкретная религиозная организация веры или спасения души).
Точно также высокий рейтинг Путина держится на довольно двусмысленном основании: сознании искусственной безальтернативности нынешней политической ситуации, с одной стороны, и на остаточных патерналистских ожиданиях, с другой.
Все прочие общественно-политические институты находятся в зоне недоверия, дистанцированного и негативного отношения. Еще несколько лет назад можно было говорить об относительно высоком доверии к армии, к спецслужбам, СМИ, но сегодня, после Беслана, все перешло в зону недоверия или полудоверия. Это массовое отчуждение от власти, замыкание людей в частной, не-публичной жизни для социолога указывает на интенсивно протекающие процессы аномии, атомизирования и деградации, девальвации ценностей, которые неявным образом идут в обществе.
Возрождение цинизма
Лет 15 назад был не просто всплеск довольно сильных ожиданий реформ, улучшения жизни; в обществе возникла потребность в моральной ясности и определенности, выражавшаяся в своего роде романтизме или настоятельном чувстве идеализма, необходимости другой жизни, без насилия и вранья. Именно с ним и были связаны смутные, но широко распространенные надежды на изменения. У разных групп населения они были разными и проявлялись по-разному. У более образованной части – надежды на либеральные реформы, на то, что у общества, пережившего тоталитарный режим, наверняка есть какой-то потенциал европейскости, цивилизованности, внутренней культуры. У низовых групп – это были надежды на государственно-патерналистскую политику, могущую вытянуть население из состояния унизительной бедности. Но и у тех, и у других надежды обернулись разочарованием, потерей ориентиров. Утраченные иллюзии дают едкий уксус ценностного разложения, нигилизма.
Цинизм – это не только бранное слово ханжей и моралистов. Если его рассматривать с социологической точки зрения, то цинизм представляет собой сознательную установку на "понижение", на то, чтобы искать за теми или иными ("высокими") словесами мелкие интересы и пакостные мотивы,
которые и есть "настоящая сущность" людей, что именно они составляют интригу тех или иных политических событий и действий, не понятных большинству, что "в реальности" людьми двигает только корысть, тщеславие и эгоизм. Подобные реакции в массовом порядке возникают по двум причинам: во-первых, из-за убожества коллективной мысли, когда сам субъект мысли, делает себя "мерой всех вещей", то есть когда в обществе начинают доминировать – то ли из-за цензуры, то ли в силу подъема с социального "дна" – самые примитивные представления о человеке и обществе, в котором он находится, невозможности помыслить себе что-то более сложное, высокое и идеальное, нежели свое родное. И во-вторых, когда наступает ситуация "зелен виноград", когда "мы" начинаем вести себя самым паскудным образом, "применительно к подлости", считая, что так и надо, поскольку "все" так ведут себя (под этими "все" могут пониматься в разных ситуациях самые разные фигуры как внутренние, так и внешние). Оба вида цинической апелляции можно наблюдать у нас во всей красоте, хотя первый из них чаще встречается в риторике чекистов и прокуратуры, второй – в попсе масмедиа и политтехнологов и геополитиков.
Цинизм как массовое явление обычно выходит на поверхность после периодов общественных подъемов, после спада волны энтузиазма, надежд и увлеченности идеальными целями.
В этом отношении нынешнее российское общество неуникально. Можно сказать, что циническое представление о нашей реальности – это то, на чем сегодня сходятся люди, что есть метафизика социальности постсоветского социума, что понимается любым и каждым, на чем мгновенно сходятся люди самых разных взглядов и убеждений. Собственно, это и есть материя нашего общества. Можно помпезно праздновать 60-летие победы и держать оставшихся ветеранов в нищете. Можно говорить о высокой духовности русской культуры и держать в черном теле учителей. Нарастание апатии и цинизма можно увидеть и по результатам опросов, в которых выясняется отношение граждан к сфере законности и правопорядка. Б.Грызлов, в бытность свою главой МВД, мог сколько угодно убеждать публику, что операция "оборотни" (как и разоблачение организаций гаишников, крышевавших банду автомобильных воров, высокопоставленных милиционеров – киллеров или наркодилеров, или … продолжать можно бесконечно) "это начало – крупномасштабной компании по очищению рядов нашей милиции от предателей". Но довольный этими заявлениями обыватель смотрит на сцены демонстративного задержания высокопоставленных преступников по ТВ и говорит только одно: я всегда это знал, и не надо мне пудрить мозги, что это единичный случай и больше этого не будет. Массовый человек глубоко убежден, что воруют генералы и лейтенанты, что взятки берут все – от правительства и депутатов, что коррупцией повязаны все звенья власти – от министра до секретаря приемной комиссии в вузе или патрульного на улице. Особенно, если говорить о нравственной стороне общественной жизни, показательно, конечно, неверие судьям, суду. Но при этом в случае беды все равно значительная часть тех же самых людей пойдет к той же милиции, будет обращаться в суд, несмотря на всеобщее неверие в возможность защиты от преследований и нарушений, поскольку у людей выбора нет.
Гордость и самоуничижение
Массовое разочарование и раздражение выйдет наружу независимо от того, пойдет ли Путин на третий срок или назначит преемника. Надо будет платить по счетам за нереализованные ожидания и надежды.
"Alles Scheisse"
Почему несмотря на то, что война в Чечне длится уже десять лет, никакого конца ей не видно? Потому, что это кому-то выгодно. Этот "кому-то", конечно, либо сидит наверху, в Москве, в Кремле, либо в Чечне, распределяя финансовые потоки, направляемые на компенсации пострадавшим, либо доходы от нефти и т. п. Люди видят причину продолжения войны в том, что чеченцы то ли подкупают командование армии, то ли находятся в сговоре с ним (так считают, судя по опросам общественного мнения, свыше половины россиян). Федералы не могут победить в этой войне из-за коррупции, нежелания и существования каких-то тайных интересов. Но и чеченцы, в свою очередь, тоже "воюют только за деньги", террористы готовы идти на смерть "из жажды наживы" и т. п. При том, что к чеченцам у россиян ни любви, ни сочувствия нет, но война настолько угнетает, настолько осточертела, что абсолютное большинство хотело бы ее закончить уже любым образом. На протяжении уже более четырех лет (с весны 2000 года) соотношение среди опрошенных сторонников прекращения войны и начала переговоров с боевиками и сторонников ее продолжения до победного конца устойчиво составляет 62–65% к 20–27%. Но все отчетливо понимают, что война не кончится. При этом абсолютное большинство населения считают эту войну несправедливой.
Неартикулированность сознания несправедливости и связанное с этим скрытое чувство вины чрезвычайно парализует массовое сознание, влечет за собой тяжелые психологические последствия.
Собственно, это я и называю разложением. Но те же процессы происходят в отношении других сторон жизни. Смазанность или эрозия моральных ценностей, нынешняя «безавторитетность» общества и связанные с этим депрессии, раздраженное состояние, озлобленность, чувство разлитой агрессии в обществе, все то, что не находит для себя какого-то выхода и объяснения, заканчивается либо дробностью сознания, когда все существует в своем ящичке, либо стремлением изолироваться от мира, убрать все раздражающие факторы, даже если это некие идеальные или моральные представления. Все больше проступает знакомый принцип "Alles Scheisse" – "все дерьмо". Этим, например, вызвана очень резкая неприязненная реакция на украинские и грузинские события.
Дело не в том, что "они" нам угрожают, а в том, что они позволили себе поверить в лучшее, быть мотивированными оптимистически, энтузиастически.
Большинство жителей России убеждено, что "оранжевая революция сделана на деньги американцев", и распространенность этой идеи нельзя отнести только на счет эффективности и умелости кремлевских политтехнологов (их влияние строится не на том, что они могут что-то внушить людям, чего те сами не хотели бы думать, а на том, что они способны уничтожить представления о совсем другого рода мотивах действия). Сама мысль, что люди могут сегодня чем-то искренне увлечься, как это было на майдане, оказывается настолько нестерпимой для российского общественного мнения, что она начисто вытесняется из сознания, а о том, что она все-таки была в голове, указывает сила оспаривания, даже агрессия по отношению к тем, кто думает иначе, указывающие на характер внутренних напряжений в обществе. Вообще говоря, эта черта – обостренность, раздражительная чувствительность восприятия чужого отношения к себе – очень любопытна. Я говорю о массовом сознании, но для профессиональных политиков это тоже характерно. Прежде всего она проявляется как перенос внутренней агрессии на внешнее окружение страны, крайняя неприязнь ко всем соседям, уверенность, что нас никто не любит (достигающая временами 55–60%, то есть разделяемая больше половиной опрошенных). По правде сказать, нас особенно не за что любить. Политика наша агрессивная, неумная, спесивая, недальновидная, без каких-либо признаков такта или уважения к другим странам, мы часто действуем во вред себе. Но в данном случае речь о другом: чувство собственной ущербности трансформируется и превращается в свою противоположность. Внешне проецируемая враждебность лишь подкрепляет собственные внутренние достоинства. Поэтому появляется ощущение того, что все на Россию покушаются, все хотят ее захватить, колонизировать, получить ее богатства.
Я раз был свидетелем такой сценки: двое опустившихся, грязных алкашей, аж синих, стоят у дверей винного магазина, но, видимо, без денег. И один, трясясь от ненависти и внутреннего дискомфорта, заикаясь, что-то твердит другому. Успеваю расслышать только одно, знакомое: "Растащили, разворовали всю страну, с..п..". Всегда хочется спросить в подобных случаях, конечно, не у этой пьяни, а у обычных людей: что можно у вас украсть? Разве вы что-то имели, что у вас отняли? Но… само по себе чувство принадлежности к большой стране, особенно такой, которая раньше нагоняла на других настоящий ужас, компенсирует ничтожность частного существования людей, убогость их жизни, становясь предметом патриотической гордости за великую державу.
Эти же самые механизмы негативной консолидации, проявления цинической культуры, стремления к изоляционизму, желанию закрыться, уйти от фрустрирующего сравнения можно проследить и на росте ксенофобии, ставшем очень заметным в последние три-четыре года. Все сильнее и все более открыто слышны голоса тех, кто требует убрать, выселить из России, ограничить проживание, постоянно контролировать всех "нерусских" (это касается не только уроженцев Кавказа, но и выходцев из Средней Азии). Такую политику готовы поддержать более двух третий россиян. Не то что люди готовы реально участвовать в погромах или чем-то подобном, но как некоторое состояние массового сознания сегодня – это очень важная вещь. Нужен кто-то, кто ниже тебя и на кого можно проецировать все свое раздражение, связанное с комплексом ущемленности, неполноценности. Должен быть объект "омега", как говорят специалисты по поведению животных.
В тень перед крахом
В экономике процесс эрозии проявляется в нарастании коррупции. Я сейчас говорю не о моральной стороне этого дела. Коррупция в социально-экономическом плане означает, что не институционализируются наиболее эффективные формально-правовые экономические структуры, не институционализируются потому, что не работают правовые механизмы, суд, арбитраж, отсутствует доверие между деловыми партнерами. Идет тот же процесс, который в свое время привел к разложению советской экономической модели.
Система теневого перераспределения, конечно, продлила на какое-то время существование системы, но она же эту систему и угробила.
Разрыв между плановой системой и реальными отношениями был слишком велик, делая всю систему взаимосвязей неустойчивой и слишком громоздкой. Сегодня же коррупция оказывает очень сильное угнетающее воздействие на развитие реального сектора производства. Здесь, в отличие от сырьевых отраслей, успехов гораздо меньше и роста никакого нет или он до сих пор незначителен. Малый и средний бизнес, в отличие от крупного, не в состоянии выдержать всех поборов чиновничества, бизнес не может не уходить в тень. В результате коррупция сегодня превращается в один из важнейших факторов трансформации и развития новой социальной структуры, которую очень трудно описывать и изучать, ибо она по определению становится теневой. Как правило, если эти вещи и замечаются, то они не обсуждаются как симптоматические проявления общего процесса. Если суд решает так, как нужно окружению президента, то в итоге утверждается глубочайшее убеждение, что в России нельзя найти защиту от произвола властей, что Конституция – это бумага, поскольку с ней никто не считается. Впрочем, нынешних временщиков это не волнует, и правильно, поскольку и открытого сопротивления со стороны общества ждать не стоит: снижение авторитета власти сопровождается не просто апатией и пассивностью, но нарастанием общего пофигизма и готовности приспособиться ко всякой власти (это и есть «русское терпение»). Тем самым разговор должен перейти из области политики в область общих ценностей, точнее, их распада.
Цинизм стал сегодня фоном и в публицистике, и в массовой культуре.
Например, если взять наиболее популярные передачи, любое поп-шоу на нашем телевидении, то типовая фигура его героя – это придурок, бандит или продажный политик.
Самые популярные жанры – это если не детектив, то все, что связано с самоосмеянием, самоунижением. Примеры такого жанра на телевидении во множестве предоставляют и Петросян, и Задорнов, "Аншлаг", и "Русский взгляд", и передача Караулова, и проч.
Я не думаю, что такое состояние общества может быть слишком длительным. Процесс разложения, затрагивая основания социального порядка, так или иначе выплеснется при очередном цикле политических кризисов, скорее всего, это произойдет при смене власти. Пойдет ли Путин на третий срок или назначит преемника, массовое разочарование и раздражение выйдут наружу. Надо будет платить по счетам за нереализованные ожидания и надежды. Ситуация будет гораздо более напряженной, чем сейчас. Тут никакие нефтедоллары не спасут.
Медленный скрытый процесс эрозии доверия, легитимности, авторитетности неизбежно проявится, как проявился он ранее в отношении Горбачева, затем Ельцина.
Тогда, правда, это было ускорено распадом старых государственных и общественных институтов. В данном случае процесс будет идти медленнее, но проявляться будет точно так же. Сама сверхцентрализованная структура власти делает ее не просто негибкой, а не реагирующей на те или иные импульсы извне, от других подсистем общества. Эта склеротизация власти и управления вкупе с отсутствием авторитетов в обществе есть и следствие, и проявление процесса внутреннего разложения. Несмотря на внешнее благополучие, ситуация внутри страны очень гнилая и неустойчивая. Но конкретно сказать, когда все это начнет обваливаться и что будет толчком или катализатором распада, сейчас очень трудно. Но если посыпется, то посыпется все очень быстро.
